Анатолий Чехов - Кара-курт

Кайманов снял трубку, вызвал дежурного.

Вошел сухощавый, широкий в кости пожилой солдат, по фамилии Белоусов, с полуприседанием щелкнул каблуками, взял под козырек.

«Козыряет лихо», — подумал Кайманов, но промолчал: Белоусов вместе с молодым призывником Оразгельдыевым сегодня ночью задержал Клычхана. Действовали по инструкции...

Бравым щелканьем каблуков, пожалуй, исчерпывалась вся пограничная лихость Белоусова. Только винтовку он держал в руках, наверное, еще в гражданскую, границы не нюхал, участка комендатуры не знает, самому под пятьдесят. В этом для Кайманова была еще одна тягостная проблема военного времени, чуть ли не главная. Где вы, молодые и умелые кадровики-пограничники? Где испытанные помощники начальников застав — руководители «бригад содействия», выросшие в этих горах? Каждый из вас стоил десятерых самых отчаянных главарей контрабандистов. Все вы сейчас там, на западе, где кровавая линия фронта в огне и взрывах все ползет и ползет к востоку, оставляет за собой страшную полосу дымящихся развалин, тысячи братских могил, израненную и поруганную родную землю...

Здесь тоже фронт, тоже передовая линия, ежедневная и еженощная готовность номер один, долговременная оборона, держать которую тоже надо хорошо. Но как держать, когда по всей границе одни зеленые юнцы да старики? Белоусов еще один из лучших среди них.

Кайманов подавил вздох, негромко сказал:

— Приведите задержанного.

— Слушаюсь!

Дежурный повернулся налево кругом, четко печатая шаг, вышел. Старший лейтенант проводил его взглядом, вновь посмотрел в окно, где теперь уже во всей красе видны были залитые светом горы. Причудливые арчи — целые рощицы древовидного можжевельника темно-зелеными нашлепками вырисовывались на склонах, словно бесчисленные нарушители, рассыпавшиеся на всем видимом пространстве. Арчи стояли на виду, а сколько настоящих врагов таилось сейчас по всей границе, выбирая момент, чтобы прорваться через рубеж?

Дверь отворилась. В сопровождении двух конвоиров вошел атлетически сложенный курд, лет тридцати пяти — сорока. Из-под густых бровей на Якова зорко глянули темные внимательные глаза.

Кайманов тоже окинул его быстрым взглядом. Одежда поношена. На обмотках — мелкие репейки высокогорной травы «кипиц», чарыки не разношены, ссохлись, на шаромыгу не похож, глаза умные...

Клычхан быстро осмотрелся, взглянул на вошедших вслед за ним рослого переводчика Сулейманова, коренастого писаря Остапчука, новобранца конвоира Оразгельдыева, с достоинством поклонился Якову:

— Салям, арбаб [2] Арбаб — господин. .

Кайманов сдержанно ответил.

— Ты Кара-Куш?

— Он самый.

Яков уже стал отвыкать от своей клички, но, видимо, за кордоном Черного Беркута помнили.

Клычхан протянул руку, Кайманов ощутил своей ладонью его сухую, жесткую ладонь без мозолей.

— Эссалям алейкум, джан брока чара [3] Брока чара — дорогой брат. , — сказал Клычхан.

От внимания Якова не ускользнуло странное поведение конвоира. Выпучив глаза, Оразгельдыев уставился неподвижным взглядом в одну точку. Темный бугристый лоб его мгновенно покрыла испарина.

«Столбняк его хватил, что ли? Задерживать не боялся, а тут взмок точно мышь», — с неудовольствием подумал Кайманов.

Волнение конвоира заметил и задержанный, но, видимо, не придал ему значения.

— Хорошо, что к тебе попал, — обращаясь к Якову, сказал Клычхан.

Тот вопросительно поднял брови.

— Сердце не скатерть, перед каждым не расстелешь. Ты знаешь наш язык, с тобой можно говорить. Большую новость тебе принес.

— Доброе слово — ловчий сердец, — в тон ему ответил Яков. — Если новость, садись, чай будем пить, разговаривать...

Он задал обязательные вопросы: здорова ли семья, как идут дела. Клычхан сдержанно ответил, в свою очередь поинтересовался здоровьем родни, делами Якова, принял пиалу с зеленым чаем, неторопливо выпил.

Кайманов налил еще.

За окнами комендатуры солнечные лучи уже заливали беспощадным светом склоны гор, кривые улицы аула. Со стороны ближайших кибиток снова донеслось истошное козлиное блеяние.

Из открытого окна видна была плоская глинобитная крыша кибитки, прилепившейся под сопкой, неподалеку от комендатуры. На крыше зачем-то привязан перед тазом с водой молодой горный козел. Непрерывно блея, он изо всех сил тянулся к воде, часто перебирал ногами, выбивая копытами глиняную пыльцу, курившуюся на ветру.

Из кибитки вышла сухопарая пожилая женщина, приложила ладонь козырьком ко лбу, обвела взглядом утреннее небо. Козел заблеял так, как будто его резали.