Анатолий Чехов - Кара-курт

— Скажите, как вас зовут?

— А зовут меня Серафима Ивановна, — так же напевно ответила она. — По должности — старшая сестра, самый большой ваш начальник. Веселых люблю, а невеселые у меня все что полагается последними получают.

— Я веселый, — заверил ее Андрей. — Серафима Ивановна, — попросил он, — в госпиталь прибыла вместе со мной девушка... Марийка... Вместе выходили из окружения, прорывались через линию фронта. Мне ее очень надо повидать.

— Ну вот. Его на койку уложили, а он уж и о девушках... Маша, где ты там? Иди уж! Кавалер твой заждался!

В палату вошла Марийка. Солнце из окна осветило ее лицо, и Андрей в какой-то миг хорошо его рассмотрел: в темных глазах Марийки та же усталость, что и у Серафимы Ивановны. Только Серафиме Ивановне за пятьдесят, а Марийке едва ли двадцать. Волосы выбились у нее из-под белой косынки, курчавятся вокруг лба. А овал лица совсем детский. На щеках нежный пушок, нос в веснушках.

— Иди, посиди со мной, — сказал Андрей, отметив про себя, что догадливая Серафима Ивановна вышла, прикрыв за собой дверь.

Марийка присела на край койки, Андрей взял ее руку, негромко сказал:

— Спасибо тебе, что меня от смерти спасла... — Он хотел было приподняться, но, сморщившись от боли, откинулся на подушку и этим выручил совсем смутившуюся Марийку, которая, видно было, не знала, что ей делать, как себя держать.

— Нет, нет, вставать нельзя, — торопливо заговорила она. — Лежите, лежите. Хирург, когда оперировал, сказал, через месяц танцевать будете, а пока что надо лежать.

— С тобой бы я и сейчас потанцевал, — сказал Андрей, и когда она ответила: «Вы, конечно, шутите, Андрей Петрович», понял, что шутить-то как раз и не надо было.

— Все-таки мне хотелось бы приподняться. — Он попросил ее помочь: — Ужасно надоело лежать.

— Еще не лежали, а уж надоело, — Марийка помогла Андрею приподняться, подложила ему под спину подушку, вытерла марлей пот со лба.

— Ну вот теперь хорошо, — поблагодарив ее, заметил Андрей. — Куда это мы наконец прибыли?

Спустя всего несколько дней после прорыва через линию фронта его в сопровождении Марийки по чьему-то распоряжению вместе с другими пограничниками, переведенными в разряд выздоравливающих, отправили в глубь страны. Прибыли они накануне вечером, и он еще не знал толком, куда их завезли.

— Какой-то пригород Баку, — ответила Марийка.

— Далеко заехали... К фронту-то в другую сторону... Шумит — море?

— Каспий...

— Ну что ж, будем разбираться что к чему... А как ты?

Марийка потускнела, не ответив Андрею, уставилась неподвижным взглядом перед собой. В глазах ее появилось такое отчаяние, что Самохин обругал себя болваном за свой необдуманный вопрос. В памяти мгновенно возник рев пикирующего на эшелон самолета, пулеметная очередь, стук пуль, впивающихся в платформу, ослабевшая вдруг в его ладонях чья-то тонкая кисть, страшный, истошный крик Марийки.

— Не надо ни о чем спрашивать, Андрей Петрович, — сказала наконец Марийка и, не выдержав, разрыдалась, уткнувшись ему в плечо.

Превозмогая боль, Андрей удерживал ее рукой, не зная, что сказать, чем утешить. Да и надо ли было что-нибудь говорить, можно ли утешать в таком горе?

Выручила его вновь появившаяся в палате Серафима Ивановна:

— Эт-то что такое? Что еще за слезы! Маша! Сейчас же возьми себя в руки! Иди умойся, и чтоб больше тебя такой я не видела!

— Машенька, — удержав Марийку за руку, сказал Андрей. — Выслушай меня. В одном с нами вагоне был капитан Богданов, бывший начальник штаба нашей комендатуры...

— Никаких капитанов, никаких Богдановых! — заявила Серафима Ивановна. — Маша, сейчас же иди и приведи себя в порядок. Капитана Богданова положили в другое отделение, — обращаясь к Самохину, продолжала она. — Ему стало хуже, начальник госпиталя не разрешает с ним говорить.

Обняв Марийку за плечи, она вышла вместе с нею из палаты.

С полчаса Самохин оставался один, раздумывая обо всем, что с ним произошло за последнее время. Ранение — рубеж. Все, что было до того, как он вскочил на обломок кирпичной стены у взорванной водокачки и попал под огонь пулемета, все это осталось позади. Новое еще не начиналось. Но он жив. Он должен, обязан поправиться как можно скорей и снова вернуться на фронт, а сейчас он должен немедленно начать розыски своих близких.

Морщась от боли, Андрей повернулся в сторону двери, негромко позвал:

— Марийка! Серафима Ивановна!

В палату вошла Марийка с покрасневшими от слез глазами. В руках ее Андрей с радостью увидел свою полевую сумку.