Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника

— А это сооружение нельзя убрать?

— Нет, нет, — замотал головой доктор Браздил. — Обе кости под коленом сильно размозжены.

Обработали сквозную рану и на левом бедре.

Стражники менялись через каждые несколько часов. Иногда после полудня приходил для проверки гестаповец. Стражник рапортовал ему. Гестаповец проходил по палате и, постояв у койки Папрскаржа, снова уходил.

Ох, эти больничные порядки! У постели Папрскаржа регулярно появлялись сиделки Цырияка и Белармина с термометром, едой или судном. Регулярно сменялись стражники. Регулярно приходили главный врач и доктор Браздил. Только кошмарные сны не менялись.

Поздно вечером в пятницу в палату вошел гестаповец. Больничные служители поставили кровать с Папрскаржем на колесики и по коридору отвезли ее в операционную. Там его ждал другой гестаповец. На столе стояла пишущая машинка.

Когда служители вышли, один из гестаповцев сел за машинку и одним пальцем стал выстукивать то, что ему диктовал второй.

— Имя… год рождения… место жительства… занятие…

Папрскарж отвечал с трудом.

— Так это вы, — заметил допрашивавший гестаповец и заглянул к себе в бумаги. — Вы уже были однажды судимы и приговорены к отбытию наказания за деятельность, враждебную рейху. И теперь вы снова совершили преступление, несмотря на то что дали письменное обещание в дальнейшем сохранять лояльность! Совершить это в третий раз вам не удастся. Это я вам гарантирую.

Несмотря на сильный жар, к Папрскаржу вернулась способность все понимать и соображать.

— Вы должны рассказать все. Ну, начинайте…

— Я не могу давать показаний… у меня жар… я даже не знаю, где я… Я не вижу, ничего не вижу, — с трудом переводя дыхание, простонал Папрскарж.

Один из гестаповцев вышел и привел врача.

— Вы знаете его? — спросил он врача и пальцем показал на раненого.

— Знаю. Это Йозеф Папрскарж. Лежит в палате номер четыре.

— Может он давать показания?

— Не может. У него высокая температура.

Гестаповец испытующе посмотрел на врача.

— Ну… а вы кто?

— Я доктор Браздил.

Гестаповец приписал несколько строк к протоколу.

— Подпишите, — обратился он к врачу.

Доктор Браздил подписал протокол и вышел.

— Ну ладно, — бросил на ходу допрашивавший гестаповец. — Скоро мы придем снова и продолжим допрос. Но уж тогда вы нам скажете все, пусть даже у вас будет самая высокая температура!

Служители отвезли Папрскаржа в палату. Стражник снова сел у его койки. Все вернулось в прежнюю колею. Только больные поглядывали в этот угол палаты с большим сочувствием, чем прежде.

Время текло медленно. Папрскаржу все казалось безнадежным. Никто из больных с ним не разговаривал. Главного врача и доктора Браздила Папрскарж ждал с нетерпением, хотя их посещения были связаны с болезненными перевязками.

— Все хорошо, пан директор, — говорил, как правило, главный врач и, уходя, многозначительно сжимал Папрскаржу руку.

Этими несколькими словами он жил до следующего утра. Искал в них скрытый смысл. Что, собственно, хорошо? Ситуация вообще? Или дела идут на поправку?..

В дни посещений к остальным больным приходили родные. Они садились на стулья и искоса поглядывали на раненого партизана, охраняемого вооруженным стражником. К Папрскаржу никого не пускали, и он стал ненавидеть эти часы посещений — после них у него на душе становилось еще тоскливее. Поэтому он даже испугался, когда в один из дней увидел в дверях палаты свою сестру Анделку, вышедшую замуж за всетинца. Но он вовремя взял себя в руки, чтобы стражник ни о чем не догадался. Анделка посмотрела на него с порога и как ни в чем не бывало прошла к соседней кровати, на которой лежал какой-то старичок. Решительно пододвинув стул, она громко заговорила:

— Здравствуйте, дедушка! Как себя чувствуете? Все будет хорошо, только лежите спокойно… я принесла ваш любимый грушевый пирог…

Дед удивленно таращил из-под одеяла испуганные глаза. Когда же Анделка положила на ночной столик красивый пирог, он сел и без церемоний начал есть.

— А знаете ли вы, дедушка, новость? — тараторила Анделка. — Руды уже нет в живых. Его похоронили.

— Да не знаю я никакого Руды, — жуя, пробурчал дед. — Не знаю. И не кричите так, я не глухой!

— Ох, слабеет ваша память, дедушка, — не успокаивалась Анделка. — Он же был учителем! Вы должны были его знать. Молодой такой, крепкий.

Папрскарж внимательно прислушивался, стараясь не пропустить ни одного слова. Руда Граховец мертв! Как же это могло случиться? Что же там произошло в этой Бечве?