Орест Мальцев: Венгерские рассказы

Бабо Иштван встает и, засунув руки в карманы, ходит взад и вперед по ступеньке лестницы; сдержанно усмехается.

— В такой обстановке Гудериан начал свое наступление в районе Секешфехервара и Балатона. У нас в штабе говорили, что он решил выйти на Дунай, этим поднять дух венгров, а затем нанести удар в северном направлении по тылам русских войск, наступающих на Берлин. Нилашисты воспрянули духом, особенно при первых успехах, когда был взят Секешфехервар. «Вот, — кричали они, — лучшее доказательство немецкой мощи и искренности немецкой дружбы!» Вы лучше меня знаете, чем кончилась эта последняя авантюра Гудериана… Его танки, на которые, главным образом, надеялись, завязли в грязи у озера Веленце, у некоторых же еще на исходном рубеже случились поломки, а исправные танки охотно взяли их на буксир и потянули в тыл; много танков подбили ваши бойцы из своих замечательных пушек; словом, северо-восточнее Балатона мы попали в очередной котел, опять потеряли этот несчастный Секешфехервар, потом Мор, Веспрем, Папа, Дьер. Фронт остановился на реке Ра́ба… Но что такое Ра́ба для русских, которые перешагнули Тиссу и Дунай, как ручейки! Чувствовалось приближение развязки. Я был порученцем у коменданта Шопрона генерала Рапаича и видел, как менялось его поведение. Он и войсковой генерал Тернег постепенно теряли интерес к командованию гарнизоном. Чем ближе слышался орудийный гул, тем они становились молчаливее: ни приказов, ни распоряжений — давали этим понять, что каждый может поступить по своему усмотрению. Кто уходил в лес, чтобы там дождаться русских, а кто в Австрию…

Я лично ни секунды не колебался. Как экономист и немножко политик, я понимал, что борьба с такой огромной силой, как Россия, — явная бессмыслица. Убегать в Австрию я не собирался. Есть старая венгерская песенка. Слов ее не помню, но смысл такой.: для венгерца нет жизни вне Венгрии. Я и в лес не пошел, а просто переоделся в штатское… В воскресенье первого апреля я сидел за пасхальным столом у своих знакомых на окраине города, когда вдруг вошли два русских солдата с автоматами и сказали: «Здравствуйте. Немцев нинч?» [30] Нинч (венг.) — нет. . Мы обомлели от страха. Они посмотрели, улыбнулись и ушли. Так вот, подумал я, какие они, эти страшные русские, которые нас будут убивать или ссылать в Сибирь! Не успели мы опомниться, как уже слышим радостные крики на улице: «Все кончилось! На башне белые флаги!»

Я не знаю, бывали ли в истории примеры, чтобы войска с такой радостью сдавались в плен, как это сделали мы. Обычно это переживается как позор и бесчестие, у нас же этого чувства не было. Как бы вам сказать… Было такое ощущение как будто надорвалась та крепкая веревка, за которую нас более сильные долго, долго куда-то тянули, затягивали и вот уже дотянули до края пропасти. К радости примешивался страх, но теперь и он рассеялся… Дай бог, чтобы Венгрия скорее нашла для себя лучший путь и сумела побороть все сомнения, идущие от мелочности и близорукости. После стольких блужданий это нелегко… Но самое страшное позади. Не так ли? Ведь только подумать: во всей Венгрии, во всей решительно, от Карпатских гор до реки Дравы и от Трансильвании до Австрии, сегодня уже нет войны! И это так хорошо!

Бабо Иштван с жадным вниманием осматривается. Он как будто еще не совсем уверен в своих словах. Глаза его горят; с восторгом смотрит он на белые флаги, весело трепещущие на башне Верности.

На этом мы с ним прощаемся. Мы уезжаем в Австрию, а он остается в просторах своей земли, умиротворенной силой советского оружия!

День, как и вчера, теплый, солнечный. Синеет небо.

Белая лента дороги течет и течет под колесами автомобиля. Шопрон и Венгрия остаются позади. Справа и слева все так же бархатисто лоснятся на вечернем солнышке озимые всходы, тянутся бело-розовые сады, еще голые виноградники и дубовые рощицы; так же порхают и щебечут в них птицы, и такими же, как в Венгрии, желто-зелеными пахучими сережками цветут придорожные ивы. А от озера Ноейзидлер ветер доносит йодистый запах водорослей.

Дорогу снова пересекают рвы, окопы, проволочные заграждения, валы и барьеры, эскарпы и завалы, раскиданные и подавленные, как будто по ним тяжелой поступью прошли великаны-богатыри…

Горизонт в густом, сером, точно пыль, тумане. Далеко-далеко встают темные силуэты Альп со снежной вершиной Шнеберг, похожей на горб гигантского верблюда. Гряда меньших гор — Лойтагебирге — переходит справа в ровную линию закатного неба.