Орест Мальцев: Венгерские рассказы

Меня охватывает какое-то особенное, до слез острое душевное волнение. Мне кажется, что аккорды величавой музыки нашего гимна звучат и в кипении дунайских волн, и в ослепительном блеске весеннего солнца, льющегося с глубокого фарфорово-синего неба, и в шуме свежего ветра, шуршащего желтым песком по дорожке аллеи…

Прощай, Дунай! Прощай, Венгрия! Прощайте, друзья!

«Герои! После стольких побед, одерживаемых вами ежедневно и повсюду, вам остается только преследовать неприятеля, и тогда земля, которую враг хотел поработить, усеется костьми его.

Вперед! Перед нами разбитый неприятель. Да будет за нами тишина и спокойствие».

Эти слова фельдмаршала Кутузова приходят мне на память сейчас, когда я уезжаю из Венгрии.

Белая лента асфальтовой дороги течет и течет под колесами автомобиля, соперничая изгибами и поворотами с зелено-голубой Ра́бой, уже вошедшей в свои уютные крутые берега, под сень цветущих верб. Течет и течет, минуя села и местечки; между отлогих холмов с яркозелеными полосками густых озимых всходов, бархатисто лоснящихся на теплом солнышке; среди мягких лугов, поросших возле воды тростниковыми чащами, в которых дергач издает свой скрипящий звук, — и, ускоряя течение, проскакивает лесистые балки, наполненные птичьим щебетаньем.

Только бугор дыма, стоящий над городом Дьер, напоминает, что еще вчера здесь были немцы. Город давно скрылся из виду, а дым все стоит, как гора, постепенно опускающаяся за горизонт.

Мертвый фриц, в одежде цвета ящерицы, лежит в мутной воде ручья возле бетонного мостика, который он не успел взорвать. А хоть бы и взорвал? Смешно подумать: чего бы он этим добился, если не помогли и все препятствия, сооруженные на дороге и по сторонам: все эти противотанковые рвы, эскарпы и контрэскарпы, все эти насыпные валы, барьеры и завалы! Столько окопов, приспособленных к жесткой обороне, а в них не найти и одной стреляной гильзы. Убого смотрят из неглубоких круглых ям длинные стволы брошенных орудий. А на проволочных спиралях «бруно» воркуют трясогузки в коричневом с яркожелтыми разводами весеннем наряде.

Навстречу без конца, группами и в одиночку, бредут пленные венгры. Катят перед собою тачки с солдатскими ранцами. Едут на велосипедах без шин. На молодой травке у реки отдыхают, моют ноги, едят. Весело нам улыбаются и козыряют. Отвоевались! Наконец они валят уже целыми подразделениями под командой своих офицеров и генералов, с возами, нагруженными личными вещами. На окраине города Капувар тысячи их сидят почему-то за проволочной оградой, в бывшем лагере для русских военнопленных. А охраны никакой! Мы подъезжаем. К нам строевым шагом подходит венгерский майор. У него бравый и в то же время озябший вид. Он — комендант лагеря, сам себя назначил — для порядка. Не будет ли от нас каких-нибудь указаний? Солдаты и офицеры сами собрались в этом лагере и второй день ждут, когда их официально возьмут в плен. Но никто не берет. Мы советуем ему построить всех в колонну и вести дальше в тыл.

Дорога течет и течет под колесами автомобиля. Все остается позади. И вот уже перед нами Шопрон. Город лицеев и гимназий. Он раскинулся на склонах двух лесистых холмов. А вдали виднеются очертания кое-где заснеженного кряжа австрийских Альп.

В центре города высится серая башня с белыми флагами, похожими на больших белых птиц, встряхивающих крыльями.

Вчера, в первый день католической пасхи, этот последний венгерский город без боя сдался нашим войскам.

Лента шоссе вливается в широкую, обсаженную зелеными каштанами Балти-утца и теряется в лабиринте тесных, кривых, горбатых переулков. Все они ведут к башне.

И нас они приводят к ней.

Башня круглая, с узкими окошками — одно над другим; выше крытого мавританского балкона она четырехугольная, с большими сводчатыми окнами, — из них свисают на флагштоках белые простыни, — а венчает ее пузатый купол, служащий основанием для звонницы, колонны которой поддерживает другой купол, в виде кубышки, со шпилем с застывшим на острие двухглавым орлом, похожим на общипанного петуха. Нижней частью башня как бы прилеплена к двухэтажному серому зданию варошхазы и образует сводчатые ворота; под ними мы проходим на небольшую площадь, заполненную военными и штатскими людьми. Они толпятся между варошхазой, куда только что водворилась старая гражданская власть, и зданием напротив, занятым русской комендатурой.