Алексей Котенев - Последний перевал

— Ваше благородие! — взмолился Никодим Аркадьевич. — Это же подарок в знак благодарности за освобождение от японского владычества.

— Подарки не принимаем. Города освобождаем бесплатно, — с достоинством ответил Ермаков.

Обиженный Никодим Аркадьевич вышел с приказчиками из кабинета и долго пожимал плечами не в силах понять, что все это значит.

Тем временем догадливый Терехин разыскал где-то подходящее древко, стал прибивать к нему кусок красной материи.

— Криво бьешь, — упрекнул его Ахмет.

— Это не играет значения, — спокойно ответил тот.

Когда флаг был готов, все вышли на крыльцо. Было уже темно. Все так же лил дождь. В водосточной трубе монотонно журчала дождевая вода. Городская площадь окуталась густой тьмой. Лишь кое-где в домах горели крошечные желтые огоньки.

Ахмет принес пожарную лестницу, приставил ее к пологой крыше крыльца. Терехин быстро поднялся наверх и приколотил флаг к резному фронтону крыши над самым коньком. Пока он забивал гвозди, флаг намок от дождя, потемнел и обвис. Но вот подул ветер, и он сразу расправился, затрепетал в свете уличного фонаря, будто захлопал от радости в ладоши.

— Маловато оторвали, — пожалел Филипп. — Надо чтоб на всю Азию! — Он широко раскинул в стороны пружинистые руки.

— Кому надо — увидят, — сказал Ермаков, глянув вверх, на крышу, где наперекор злой непогоде гордо развевалось красное полотнище.

Ермаков проснулся чуть свет, открыл глаза и сначала даже не понял, где он находится: в раю или в каком другом сказочном царстве. Перина под ним мягкая, как кроличья шкурка, одеяло легкое да нежное, будто соткано из воздуха. Сверху вздулся огромным парашютом роскошный круглый потолок, на нем нарисованы голые женщины, в которых маленькие ангелы пускали тонкие стрелы. Кровать под ним блестела розоватым лаком. Видно, на ней почивал сам купец Чурин, когда приезжал сюда проверять свои доходы.

На таких мягких перинах да под таким дивным одеялом можно было бы спать, не просыпаясь, трое суток. А он вот проснулся: забота одолевала. Всю войну он был подчиненным, только и слышал: «Ермаков, ощупай дорогу!», «Ермаков, разведай передний край!». К каждой бочке затычка. А тут нежданно-негаданно стал вдруг начальником гарнизона. Шутка ли сказать! Это же большущая должность. Если разобраться, он в этом городе самая что ни на есть верховная власть: и судья, и прокурор, и посол своей державы. Словом, и царь, и бог, и воинский начальник. А кому много дано, с того много спросится. Сумеет ли он сделать все так, как положено? Не начудит ли чего по глупости на смех всей бригаде? Тяжела ты, шапка Мономаха…

Жаль, что гарнизон у него маловат. Надо взять под охрану и мост, и многочисленные склады, и железнодорожную станцию, разрушенную японцами при отступлении. А людей — раз, два и обчелся. Шилобреев в начальство выбился — комендант города! Его на пост не поставишь. Сулико над радиостанцией день и ночь ворожит. Все его войско: Казань да Рязань — Терехин с Ахметом. Но даже их далеко не пошлешь: нужны при комендатуре — надо же ее охранять. Экипаж танка тоже не тронешь: он при технике. Вот и соображай, какими силами наводить порядок в городе и осуществлять верховную власть! Хотя бы поскорее Хлобыстов с танками подтягивался.

Но больше всего Ермакова беспокоило то, что он не выполнил поставленную перед ним главную задачу: не разоружил японскую часть. Где она теперь — неизвестно. И почему японцы сожгли горючее — тоже неизвестно. Было бы у него горючее, он попытался бы догнать их. А без горючего что сделаешь? Сиди и не рыпайся. Он повернулся лицом к окну. Дождь хлещет по-прежнему. По зеленому стеклу льется потоками вода. За окном еле виднеются мокрые кусты акации. Дождь барабанит по крыше, клокочет в водосточной трубе. «Видно, не один денек придется тебе, товарищ старший сержант, послужить начальником гарнизона», — подумал Иван.

Он поднялся с постели, потянулся рукой к брюкам и остановился в недоумении. Мать честная! Что за невидаль? Он не может узнать собственного обмундирования: брюки вычищены и отглажены — прямо с иголочки. Гимнастерка — как будто из пошивочной мастерской. Пуговицы сверкают, как звезды в темную ночь, подворотничок белее снега, а о наградах что и говорить! Начищены, надраены, аж смотреть больно. И такое их множество — от плеча до плеча. Иван даже усомнился: все ли его? Помимо орденов и медалей здесь приколоты все значки, которые он хранил на память в вещевом мешке. Вот это да! Рядом у кресла стояли начищенные до блеска Санькины хромовые сапоги. Ну и усердствуют ребята!