Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

– Мы вчера очень поздно приехали, герр обер-лейтенант!

– Тогда сделаем так: я сейчас минут на пятнадцать зайду к мадемуазель и попрошу прощения за свою невнимательность, а ты отнеси письмо и собирайся в дорогу.

– Я мигом! Пока вы вернётесь, герр обер-лейтенант, всё будет готово.

Курт не думал, что ему придётся задержаться значительно дольше, чем он рассчитывал, и по делу не совсем приятному. Получив письмо, Миллер не отпустил Курта, а приказал ему подождать.

– Ваша фамилия Шмидт? Курт Шмидт? Да? – спросил Миллер, когда письмо было прочитано, запечатано и вручено адъютанту для немедленной отправки.

– Так точно!

– Вы раньше служили в роте обер-лейтенанта Фельднера?

– Так точно!

– Вы знаете, что ваш бывший командир сейчас в госпитале, тяжело ранен?

– Так точно!

– Откуда вы это знаете?

– Мне сказал обер-лейтенант фон Гольдринг.

– А когда вы последний раз видели обер-лейтенанта Фельднера?

– В Бонвиле, в день отъезда оттуда, в номере обер-лейтенанта Гольдринга.

– Обер-лейтенант Фельднер с вами разговаривал?

– Да. Он приказал передать обер-лейтенанту фон Гольдрингу номер поезда и время отбытия.

– Какой именно номер и какой час были названы?

– Не помню!

– А когда вы сообщали об этом обер-лейтенанту Гольдрингу, в комнате были посторонние?

– Нет, – твёрдо ответил Курт, хотя хорошо помнил, что в это время в комнате была Моника.

– Хорошо, можете идти, я сам поговорю об этом с обер-лейтенантом. О нашем разговоре никому не говорите. Понятно?

– Так точно!

Возвращаясь домой, Курт не шёл, а бежал. Гнала его не только мысль об опоздании, а и беспокойство. Почему Миллер начал его расспрашивать о Фельднере? И почему так интересовался, был ли кто-нибудь из посторонних в номере? Неужели он в чём-то подозревает Монику? Мадемуазель Моника и тот поезд? Какая чепуха! Курт горел нетерпением обо всём рассказать обер-лейтенанту и был очень разочарован, увидев, что того нет в номере. Прошло полчаса, час, а обер-лейтенант всё не возвращался.

Визит Генриха неожиданно затянулся.

Моника простудилась, и мадам Тарваль запретила ей подниматься с постели. Услыхав голос Генриха за дверью, девушка разволновалась чуть не до слёз. Неужели мама разрешит ему зайти? А почему бы нет? То, что она лежит в постели? Но ведь она больна, и так естественно, что Генрих пришёл её навестить, ведь Моника дежурила же у его изголовья после аварии с мотоциклом.

Генрих сделал вид, что не заметил ни волнения, ни смущения девушки. Он вёл себя просто, как всегда, и Моника сразу позабыла все свои сомнения. Она была так счастлива, что он здесь, что их беседа течёт свободно, естественно, что он любуется ею.

Да и трудно было не залюбоваться Моникой. Её вьющиеся волосы кольцом обвивали голову. На фоне белой наволочки они казались дорогой чёрной рамой, в которую вставлена прелестная женская головка.

– Моника! Вы сегодня удивительно красивы.

– Вы говорите это уже второй раз!

– И, возможно, скажу в третий.

– Мама, над твоей дочкой смеются! – крикнула Моника в соседнюю комнату, где хлопотала мать.

– Над тобой? Никогда не поверю! – мадам Тарваль появилась на пороге с тарелкой винограда.

– Я сказал мадемуазель, что сегодня она особенно красива.

– О, белый цвет ей к лицу! Если бы вы видели её во время конфирмации. Подождите, я сейчас покажу вам её фотографию.

– Вот, барон, – мадам Тарваль протянула Генриху большой семейный альбом, раскрытый на той странице, где была вставлена фотография Моники в день конфирмации.

Генрих взглянул и чуть не вскрикнул. Мадам Тарваль довольно улыбнулась – она была уверена, что это изображение её дочери произвело такое сильное впечатление, и торжествующе поглядывала то на Монику, то на Генриха. А тот не сводил глаз с фотокарточки. То, что он увидел, совершенно потрясло его. Даже он, отлично вышколенный, привыкший ко всяким неожиданностям, едва сдерживал волнение. И не красота юной Моники так ошеломила его, хотя девушка вся в белом действительно была прелестна. Поразило Генриха другое. Рядом с Моникой стоял – кто бы мог подумать! – Поль Шенье! Ошибиться было невозможно.

– За то, что вы до сих пор не показали мне этого чуда, я, Моника, штрафую вас, и штраф вы уплатите немедленно.

– Всё зависит от того, каков он будет!

– О, штраф будет трудный! Я заставлю вас рассказать мне всё обо всех, кто снят с вами.

– Тогда садитесь вот тут, на скамеечку, чтобы и я видела, – смеясь, согласилась Моника.