Юрий Дольд-Михайлик: И один в поле воин

– Ну, садись, садись, барон фон Гольдринг! – смеётся он, разглядывая подтянутую фигуру капитана. – Так, говоришь, прибыл… Вижу, вижу. Жив, здоров! Молодец! Хвалю!

Они сидят друг против друга и широко улыбаются.

– Признаться, боялся за тебя, не надеялся на счастливый конец! А что, думаю, если напутал нарочно в мелких деталях? Мол, в основном сознался, а детали – дело десятое, случаются ведь провалы памяти… Да и вывез его отец совсем мальчишкой…

– А как, кстати, сейчас чувствует себя мой тёзка?

– Он из другого теста, чем его отец, Зигфрид. Возможно, сказалось влияние среды. Что ни говори, а он ребёнком попал в совершенно иное окружение. Припёртый к стене, Гольдринг быстро во всём сознался, ведь ты сам с ним беседовал, знаешь… За правдивые показания суд смягчил его участь… Ну, всё это сейчас не суть важно! Главное, что ты вернулся жив и невредим!.. Отца предупредил о приезде?

– Нет! Я боялся даже писать. А что если вдруг… Ведь четыре года прошло!

– Здоров и бодр! Я узнавал о старике, работает там же, на железной дороге стрелочником.

– Сегодня же, если разрешите, выеду к нему.

– Придётся разрешить! Только ты не забудь попросить прощения и от моего имени. Объясни отцу, что и как. Да он старик толковый, поймёт!.. Ну, а что ты собираешься делать дальше, Григорий Павлович?

– Я ушёл в армию из института иностранных языков. Мне бы хотелось вернуть свой студенческий билет.

– Студенческий билет, говоришь? Что ж, правильно решил. Учись! Нас с тобой заставили стать людьми войны. А теперь мы будем людьми мира.

Старое яблочное вино.

Господа.