Георгий Миронов - Легенда-быль о Русском Капитане

Узнав из сопроводительной бумаги, что один из танкистов, капитан, взят в плен у известного генералу разъезда летом прошлого года, Кессель приказал адъютанту доставить к себе этого человека. То ли генералу что-то смутно вспомнилось, то ли он заинтересовался личностью пленного, но он, по наблюдению адъютанта, повел себя не совсем обычно — отложил дела и принялся шагать по кабинету, похрустывая пальцами, что служило признаком волнения. Когда адъютант доложил о русском, генерал велел ввести его. Сопровождавший русского пожилой солдат с автоматом застыл у двери; переводчик стал между человеком в полосатой лагерной одежде и генералом, словно желая на случай нужды оградить шефа от посягательств пленного.

Он, впрочем, был, по крайней мере внешне, безучастен к происходящему. Закусив губу, русский смотрел мимо генерала в раскрытое окно на синеющую вдали неровную горную гряду Тюрингского леса, на залитые солнцем аккуратные поля и рощицы, на домики под красными черепичными крышами.

— Капитан, — обратился к пленному генерал, — завтра на местном полигоне будут происходить испытания новых моделей противотанковых орудий. В распоряжение экипажа дается исправный русский танк «Т-34». Вам предстоит пройти под обстрелом наших пушек по полигону — 16 километров. Если удастся провести машину невредимой, обещаю сохранить жизнь всем четверым. Вы будете посажены в самолет и на парашютах сброшены за линией фронта в расположение ваших войск. Таким образом, я даю вам и вашим товарищам шанс на жизнь и свободу. Ваша судьба в ваших руках. Вы согласны исполнить требуемое?

Николай Ермаков повернулся к генералу, внимательно оглядел ею. Он все понял, но молчал, ожидая, когда закончит переводчик.

— Я смогу согласиться, — отвечал капитан, — если мне, во-первых, будет выдана военная форма моей страны. Я сяду в танк не как заключенный, а как офицер Красной Армии.

— О, это очень красивое условие! — воскликнул генерал, выслушав переводчика. — Я тоже солдат, и я охотно исполню эту просьбу. Что у него еще?

— Еще, экселенц, он хочет, чтобы машина была заправлена горючим полностью.

— Это зачем? — настороженно спросил генерал, глядя на капитана.

— Ограниченное количество горючего затруднит свободу маневра. Или генерал хочет, чтобы артиллеристы стреляли по машине, которая сумеет двигаться только по прямой?

— Он совсем не глуп, этот юнец. Впрочем, он не похож на свирепого и хитрого азиата. Нет, не переводите ему этого, скажите только, что я согласен.

— У него еще одна просьба, экселенц.

— Не слишком ли много для одного пленного! Но — ладно, какая же?

— Скажите ему, — медленно проговорил капитан, — что я хочу принять бой один. Я сяду на место водителя и сам проведу танк через полигон.

Эта мысль осенила Николая внезапно, и он обрадовался ей. Незачем подвергать опасности тех трех ребят. Кажется, они опытные танкисты, но он все же не знает их в бою. К тому же старшина — стрелок-радист, лейтенанты — командиры машин, все равно ему самому пришлось бы сесть на водительское место. А они еще, может быть, повоюют. Но согласится ли этот бывалый старик? Если бы согласился…

— Он хочет получить свободу один, без свидетелей, или сгореть тоже без свидетелей, — генералу понравилась собственная шутка, и он рассмеялся. Капитан смотрел отчужденно, сурово, и генерал оборвал смех, вдруг осознав, что стоящий перед ним человек решает сейчас для себя вопрос жизни и смерти и неизвестно, как бы почувствовал себя он, генерал, на его месте… «Это даже интересно, — подумал Кессель, — почти сенсационно, подобного случая, кажется, еще не было. Будет о чем рассказать послезавтра в ставке фюрера всем этим падким на боевые эпизоды штабным крысам».

— Скажите, я согласен, и больше никаких условий, — генерал начал раздражаться — он вспомнил, что хотел расспросить этого русского об обстоятельствах его пленения, но раздумал: незачем бередить свою незажившую рану. — Уведите его.

Оставшись один, генерал молча зашагал по кабинету — десять шагов по диагонали, четкий поворот, опять шаги, опять поворот. Что его так взволновало? Неужели напоминание в лице этого русского о неудачном сражении летом прошлого года? Тогда вместе с разгромом его танковой группы рухнули надежды фюрера на захват кавказской нефти, на прорыв в Месопотамию, в тыл англичанам, а он, Кессель, вместо рыцарского креста и погон генерал-полковника получил теплое местечко в вонючей клоаке генеральского резерва. Правда, коллегам, позорно проигравшим битву на Волге, пришлось много труднее. Из-за его неудач хоть не надо было объявлять трехдневного национального траура…