Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

У Анны перехватило дыхание. Это здание произвело на нее ужасное впечатление еще прежде, чем она вошла сюда. И чем дальше она пробиралась по лестницам и коридорам, тем больше ощущала себя маленькой мышкой, попавшей в лабиринт. Из открытых дверей комнат, мимо которых она проходила, иногда доносилось стаккато пишущей машинки или звонок телефона. Анна читала одну за другой таблички на дверях, но содержание ни одной из них не соответствовало тому адресу, куда направил ее нелюбезный вахтер на входе в здание суда. Коридоры поворачивали под прямым углом. Анна надеялась, что дальше станет понятнее, что воздух не будет таким душным, но это была лишь иллюзия: за каждым очередным углом начинался следующий коридор, выкрашенный серой масляной краской, с зелеными панелями вдоль стен. Краска на стенах облупливалась.

Когда мимо нее прошел милицейский конвой, сопровождавший какого-то человека в зимнем пальто, Анна нечаянно прижалась к стене, и на рукаве ее серого костюма остался кусок краски, как некий штамп, свидетельствующий о том, что она явилась сюда в роли просителя. Анна почувствовала, что задыхается. Сколько еще коридоров ей придется преодолеть, чтобы добраться наконец до нужного ей юридического отдела? Сколько дверей еще предстоит миновать?

Прежде чем нажать на ручку двери, Анна откинула вуаль и набрала в легкие воздуха, как перед прыжком в глубокую воду. Она остановилась у высокого барьера для посетителей, но ни двое служащих в глубине помещения, ни чиновница с лошадиным лицом не обратили на нее никакого внимания. Вода, стекавшая с зонтика Анны, образовала лужицу. Чиновница осуждающе взглянула на Анну и сухо бросила:

– Подождите в коридоре.

– Нет! – В голосе Анны прозвучала такая решимость, что все присутствующие невольно обратили на нее свои взгляды. – Я и так жду слишком долго! Пятый год. С начала войны.

Они, вероятно, поняли, что Анна не позволит отмахнуться от себя, что она не удовлетворится очередной ложью, сопровождаемой беспомощным жестом рук, ибо чиновница велела ей поставить зонтик в угол и изложить суть своего дела.

Именно в это время полковник Селим остановился в воротах дома напротив здания, где размещались суды. Он закурил папиросу и внимательно осмотрел здание, проверяя количество выходов, словно готовился к какой-то военной операции.

На поверхности барьера для посетителей перед Анной появился бланк официальной анкеты.

– При подаче заявления относительно вдовьей пенсии прошу сообщить, когда и где пропал ваш муж.

– Он не пропал. – Анна произнесла это с нажимом. – Я же сказала, что он погиб. А точнее, был убит.

Оба служащих, которые до сих пор делали вид, что погружены в свои дела, одновременно посмотрели на Анну.

– Когда? – спросила чиновница, постукивая карандашом о поверхность стола.

– В тысяча девятьсот сороковом году.

– Где?

– В Катыни.

Хотя Анна все время говорила вполголоса, это прозвучало как гулкий выстрел в храме. Служащие как-то смущенно переглянулись между собой, словно просительница употребила неприличное слово.

Коренастый мужчина в зеленой рубашке медленно поднялся с места, надел висевший на спинке стула пиджак и подошел к барьеру, как будто желая поближе разглядеть Анну.

– На чем основаны ваши подозрения?

– Мой муж был в катынском списке. В том, сорок третьего года.

Мужчина обменялся коротким взглядом с товарищем, который немедленно склонился над какими-то бумагами, словно не желая быть даже свидетелем этого разговора.

– Это была немецкая пропаганда, – бросил мужчина, а чиновница усердно закивала головой, как бы подтверждая его слова.

Анна не намеревалась менять тактику, не собиралась уступать: ей полагается пенсия по смерти мужа. Когда суд будет проводить расследование в соответствии со своими процедурами, тогда он сможет проверить данные…

Чиновница велела ей написать заявление о пенсии, и тогда Анна почувствовала, что она выиграла, что сделала первый шаг к установлению какой-то официальной правды. Она была готова к тому, что они могут потребовать фотографии Анджея. У нее было с собой несколько отпечатков. Один из них она приложила к заявлению. Но чиновница требовала еще какой-нибудь документ, который мог бы засвидетельствовать, что муж Анны, майор Анджей Филипинский, был в плену. Анна, явно мешкая, вынула из сумочки то, что до сих пор хранила сначала в ящике секретера, а потом в шкатулке с гуцульскими узорами.

– У меня есть его последнее письмо от декабря тридцать девятого года.