Иван Курчавов - Цветы и железо

— Ради любопытства, Гельмут, объясни, пожалуйста, кто такой Боризотов и почему он остался на этой территории? — спросил Хельман.

— Я вел его дело, Ганс. Прежде всего, он дворянского происхождения, был офицером в царской армии. Затем он порядочный трус. Когда наши войска перерезали дорогу, ведущую в город, в котором Боризотов работал, он в это время находился на даче. Чтобы выйти из окружения, надо иметь смелость, а он таковой не обладает. К тому же были у него, видимо, и кое-какие планы: мол, немцы создадут театр, а он его возглавит, будет хорошо обеспечен. Деньги он любит чрезвычайно. Делает вид, что доволен судьбой, но это маска: его буквально бесит то, что ему дали не театр, а подмостки в захудалых городишках.

— Все твои пряники, Гельмут, сухие и заплесневелые, — заметила Шарлотта, — ими подавиться можно.

— Но мы, милая Шарлотта, подобные пряники кушать не будем, — ответил Мизель. — Их будут кушать русские, а у них зубы крепкие. Изысканным вкусом русские не обладают. Так что и плесени русские не заметят! А для нас я привез чудные вещи!

— Что-о? — протянула Шарлотта.

— Пока это сюрприз. Люблю делать сюрпризы, особенно женщинам, и особенно, если они интересные. Ко мне ты, Ганс, ревновать, конечно, не будешь?

— Он уже начал меня ревновать к Карлу Эггерту, — с фальшивой печалью в голосе проговорила Шарлотта.

— Дело не в ревности, Гельмут, — совершенно серьезно ответил Хельман. — Ты знаешь, что такое Карл Эггерт!

— Знаю, — так же серьезно сказал Мизель. — Кстати, где он?

— Я послал его на выполнение задания.

— Я, между прочим, предполагаю кормить русских пряниками концентрированно, — произнес с ухмылкой Мизель. — Мы одновременно откроем церковь, выпустим «Правду Шелонска» и организуем концерт Боризотова. И всюду нам нужно побывать. Я лично зайду в церковь: никогда не видел, как русские молятся. Да и попа проверить надо. А ты, Ганс, возьми на себя выпуск газеты.

— Мне все равно.

— На концерт Боризотова пошли городского голову с начальником полиции. Эггерт к этому времени не вернется?

— Трудно сказать, — ответил Хельман.

— Эггерту найдется другая работа. Насколько я помню, он никогда не питал страсти к искусству. У него была другая страсть, но, как и всякая страсть, она потребовала от него жертв, — добавил Мизель многозначительно.

— Каких именно? — насторожилась Шарлотта.

— Об этом когда-нибудь расскажет Ганс. При случае… Так вот, Ганс, проведем мы кормежку русских пряниками, и тогда я должен буду донести непосредственно в Берлин…

— Хватит вам о делах, — сказала Шарлотта. — Вы меня заинтриговали, Гельмут. У меня слюнки текут! Что у вас в машине?

— Терпение и еще раз терпение, — мягко проговорил Мизель. — Наступят сумерки, устроим на ночевку попа и редактора, и тогда все, что есть в моей машине, я предоставлю в распоряжение нашей очаровательной хозяйки!

— И пулеметы с патронами? — Шарлотта лукаво прищурила глаза.

— Все, что может быть съедено и выпито, дорогая Шарлотта!

Шарлотта посмотрела на окно и вздохнула.

— Ах, скорее бы наступили эти сумерки! — сказала она.

В семье Мизелей мало почитали бога. Еще отправляясь на фронт первой мировой войны, Карл Мизель, отец Гельмута, посмеивался над старшими братьями, которые бережно завертывали ладанки с изображением святой Марии и клали их в подшитые карманчики френчей. Братья не вернулись с фронта: один погиб во Франции за несколько дней до конца войны, другой — на полях Галиции. Карл вернулся целехоньким. Все, что он делал потом — крестил детей, посылал их изредка в кирку, а в год совершеннолетия на конфирмацию, — было данью обычаям. Карл переступал со ступеньки на ступеньку своей служебной лестницы и был доволен всем: и положением, и детьми, и перспективой, открывшейся перед семейством после прихода к власти Гитлера. Он был искренен, когда предлагал на солдатских ремнях заменить слова: «С нами бог» — словами: «С нами Гитлер». Фюреру было по душе такое предложение. И хотя он не решился на такую замену, однако не мог не заметить, как предан ему полковник из разведывательного управления.

Вполне естественно, что младший Мизель, Гельмут, ходил в кирку для своеобразного развлечения: там можно перемигнуться со знакомыми девушками, написать записку приятелю и подметить какой-то недостаток у пастора или рассказать пикантный анекдот.

В русской церкви Гельмут Мизель готов был смеяться все время и с трудом сдерживал себя. Все было странным и смешным: и деление молящихся на две группы — справа мужики и мальчишки, слева нелепо вырядившиеся русские старухи; и запах лампадного масла, которым были смазаны лысины и седые лохмы стариков; и то, с каким усердием молящиеся падали на колени и били лбами о цементный пол; и визгливый безголосый хор; и трепетный шепот, слышавшийся со всех сторон; и тусклое мерцание темных самодельных свечей. Кажется, не было в шелонской церкви ничего, что не смешило бы Гельмута Мизеля.