Владимир Коротких - Черная заря

— Обращайся.

Шестак протянул ему конверт:

— Артист письмо прислал! Все у них хорошо, почитайте!

Андрей с некоторым внутренним волнением взял конверт и вынул из него тетрадный лист. Он давно ожидал вестей от ребят.

Лист был исписан корявым, но разборчивым почерком. Андрей начал читать вслух:

«Здорово, мужики!

От имени и по поручению двух простреленных пишет вам один контуженный.

Мы все трое лечимся в Ташкенте. Жизнь здесь райская — белые простыни, смуглые медсестры. Как говорится, чего еще надо, чтобы спокойно и по порядку встретить старость. Мы, правда, к этой райской жизни еще не совсем готовы, по причине некоторых неудобств со стороны здоровья.

Костя Рукавицын лежит с подъемным краном на ноге. Кость не задета, мясо заштопали, но пока еще трубки резиновые из-под повязок торчат. Рана рваная, но врачи говорят, раз сухожилия в норме, остальное зарастет.

Ваня Рощупкин окончательно ожил. Лежит все время на животе в позе самолета. Сегодня меня к нему допустили ненадолго. Он говорит, что ему смеяться пока еще больно, а жрать уже нет. Врачи мне сказали, что кризис миновал. Его скоро в Москву переправят. Там ему железные ребра сзади, где дырка, делать будут, а может, даже и титановые. Я лично просил начальника госпиталя, чтоб его на титановые записали. Он мне пообещал, почти поклялся.

Нас с Костей в Москву не берут, говорят, что и здесь отлично долечат. Ну, будем надеяться, что не врут, а то я до сих пор буквы „Р“ и „Г“ не выговариваю, хотя пишу их нормально. Руки у меня уже почти не трясутся, слышу вроде бы хорошо, только не всегда разобрать могу, чего говорят. Ну, бывает, иногда еще сблевану не к месту, и в башке иной раз засвистит, как в турбине. Но это, как говорят мои лечащие доктора, типичная клиническая картина контузии, переходящая в аутосенсорную тугоухость. Во каких я слов тут нахватался! Но доктора уверенно обещают, что через пару месяцев мы с Костей будем готовые хоть на что. Так что ждите нас, соколов ясных. Взводному от нас сердечный привет передавайте.

Обнимаем всех! Пока.

Адрес на конверте, ждем письма.

Бочок тоже с интересом слушал письмо и, когда Андрей закончил чтение, сказал:

— От парень талантливый, какие кружева наплел! Я бы так за всю жизнь не настрочил бы. Слушай, Шестак, оставь пока письмо нам, мы всем вечерком почитаем, ладно?

— Пожалуйста, конечно.

— Потом вернем, — сказал Андрей. — Спасибо, что принес. Я рад за мужиков.

Вечером, когда все четверо собрались в комнате, Бочок вслух прочитал письмо и снова прокомментировал:

— Вот что значит городской парень, разве в деревенской школе так писать научат?

— Он в институте на журналиста учился, пока не выгнали за прогулы, — пояснил Андрей.

— Да? — Бочок удивленно поджал губы. — Недоучился, значит? Дурак, но, видать, с талантом. Может, еще доучится?

— Вряд ли, хочет артистом стать.

— Артистом — это хорошо, — высказался Блинов. — Все днем на заводах махают, а ты в театре, на сцене в мягком кресле да в вязаной кофте сидишь — в образ входишь. Ну, конечно, и перстень дорогой на пальце.

— А почему в кофте? — спросил Дирижер. — В пиджаке или в рубахе хуже, что ли?

— Нет, Диман, я не знаю почему, но в моем представлении все артисты, писатели и художники обязательно в вязаных кофтах ходят. Артисты в театрах, художники в мастерских, тем еще и беретка вязаная по штату полагается, а писатели по лесу ходят в поисках музы, ну, или по полям с трубкой в зубах.

— Значит, каждому по кофте, а для отличия по профессии: перстень, берет и трубка? Прямо как в армии — все в форме, но для отличия: танк, корабль и самолет. Ты, Блин, точно в детстве в солдатиков переиграл, всех формой готов одарить, — Дирижер покрутил пальцем у виска.

— А мне нравится его рассуждение, — заступился за Блинова Бочок. — Что плохого? Я, например, вообще обязал бы всех гражданских со значками на груди ходить. Чтоб на значке была профессия записана: слесарь, прапорщик, учитель, космонавт.

— Шпион, жулик? — добавил Андрей. — А для чего?

— Для ясности и избегания недоразумений. Для того, когда, например, стоишь, по гражданке одетый, в каком-нибудь городе за столиком в пивной, ну и иной раз с кем за кружкой про жизнь затолкуешь. А тебя какая-нибудь очкастая рожа слушает, слушает да и спросит, а кто вы, дескать, по профессии? Я всегда — прапорщик! Тут, глядишь, рожу в сторону и повело, сразу ему мои жизненные суждения стали неубедительны. А кто тебя убеждать собирается? Я тебе просто говорю, по пьяни, от души. Ты себе напиши — интеллигент, а я себе — прапорщик. Сразу — мир, дружба! Я за твой столик не подойду и тебя за свой не пущу. За каким ты мне сдался, такой здравомыслящий?!