Эдуард Володарский - Штрафбат

Сухие щелчки выстрелов оборвали крики. Цыпа издал утробный звук, словно проглотил что-то, согнулся, обхватив руками живот, сделал несколько шагов к Глымову и ткнулся лицом в землю под ноги ротному командиру…

— …Кто разрешил самосуд устраивать, твою мать! — грохнул кулаком по столу генерал Лыков. — Ты, я вижу, совсем вразнос пошел, Твердохлебов! Ты кем себя возомнил, черт подери!

— Трибуналом, — хмыкнул майор Харченко. — Един в трех лицах.

— Ты не бычись, Василь Степаныч, — более мягким тоном проговорил начштаба Телятников. — Действительно, по какому праву?

— В бою мне такое право предоставлено.

— Ты после боя человека расстрелял, — поправил Харченко.

— В боевых условиях, — стоял на своем Твердохлебов. — Уголовные законы в армии терпеть смерти подобно. Ваши люди, гражданин майор, девяносто семь человек без всякого трибунала в расход пустили, а там половина раненых была…

— Ты… — У Харченко даже дыхание перехватило от возмущения. — Ты с кем разговариваешь, штрафная твоя морда! — И майор ударил кулаком в стол. — За то, что ты допустил девяносто семь дезертиров в своем батальоне, я и тебя шлепну, долго думать не буду!

— Среди этих дезертиров половина раненых были, — упрямо повторил Твердохлебов.

— Вста-а-ать! Смирна-а!! — рявкнул майор Харченко.

Твердохлебов поднялся с табурета.

— Ладно, остынь, Остап Иваныч, — миролюбиво проговорил полковник Телятников. — Чего шуметь понапрасну?

— Я тебе мозги вправлю! — пообещал Харченко. — Смотри, загремишь у меня на Колыму.

— Не думаю, что на Колыме хуже, чем здесь, — огрызнулся Твердохлебов.

— Здесь смерть быстрая, а на Колыме медленная. Чуешь разницу, Твердохлебов?

— Чую… — кивнул Твердохлебов.

— Рапорт напишешь, — сказал генерал Лыков. — Объяснишь, что и как.

— Уже написал. — Твердохлебов положил на стол перед генералом бумагу.

Генерал взял бумагу, пробежал глазами и передал майору Харченко. Тот просмотрел, положил в толстую папку.

— Ладно, забыли. Что еще у тебя, Василь Степаныч?

— Вторые сутки горячую еду не подвозят, — сказал Твердохлебов.

— Всем задерживают, не один ты такой несчастный, — поморщился генерал. — Потерпите. Сухой паек используйте.

— Да его у нас отродясь не было, — чуть улыбнулся Твердохлебов.

— Что еще у тебя?

Твердохлебов достал из внутреннего кармана телогрейки лист, сложенный вчетверо, исписанный неровными строчками, развернул и положил на стол.

— Что это? — спросил Лыков, беря бумагу.

— Список бойцов штрафного батальона, дела которых рекомендую пересмотреть и вернуть в действующую армию в прежних званиях… которые в бою вели себя достойно и, можно сказать, кровью искупили свою вину перед родиной, — проговорил Твердохлебов.

— Да ты садись, комбат, садись, чего стоять-то? — сказал Телятников.

Твердохлебов присел за стол.

— Что-то быстро они у тебя вину искупили! — усмехнулся Харченко.

Генерал Лыков прочитал список, покачал головой: — Щедрый ты мужик, Твердохлебов… — Лыков взял карандаш, вновь пробежал список глазами, спросил: — Вот, к примеру, Дронский Семен Яковлевич. Кто такой? Я имею в виду, статья какая?

— Пятьдесят восьмая, пункты А, Б и В.

— Ого! — вновь усмехнулся майор Харченко. — Полный букет!

— До ареста в тридцать восьмом был командиром полка, — продолжил Твердохлебов, словно не слышал реплики Харченко.

— Ну, и что? — спросил Харченко. — Обратно командиром полка его порекомендуешь?

— В бою проявил себя отлично. Жизни не жалел. Ранен в грудь и руку, — упорно продолжал Твердохлебов.

— Хорошо, — сказал Лыков. — Передам в штаб Рокоссовского. Ну, а вот этот… Глымов Антип Петрович… статьи сто четырнадцатая, сто восемьдесят первая и вторая… Это что за статьи? — Лыков посмотрел на Харченко.

— Вооруженный разбой, бандитизм, хищение государственной собственности в особо крупных размерах, убийство, — усмехаясь, пояснил майор. — Черт подери, кто его только из лагеря выпустил?

— Назначен мною командиром роты. В бою вел себя геройски, — стоял на своем Твердохлебов. — Поднял роту в атаку. Когда на минном поле люди стали подрываться…

— Много подорвалось-то? — спросил Телятников.

— Больше сотни. Люди легли, и я не мог поднять их в атаку. Глымов поднял и первым шел по минному полю.

— И не подорвался? — недоверчиво спросил Лыков.

— Живой, — ухмыльнулся Твердохлебов.

— Вот судьба-индейка! — улыбнулся Телятников.

— Н-да-а, судьба… — протянул генерал Лыков, и карандаш решительно вычеркнул фамилию Глымова из списка. — Такому человека убить, что раз плюнуть. И ты это должен знать, Твердохлебов. Такие не перевоспитываются. Дай ему волю — опять грабить и убивать пойдет. Кто там у нас следующий? Кожушанный Сергей Остапович… Статья сто восемьдесят первая, сто девяносто третья и девяносто вторая…