Генрих Эрлих - Адский штрафбат

«Черт, вот ведь привязалось!» — Юрген Вольф даже крякнул от досады. Слова русской песни назойливо звучали в голове.

Почти год прошел с тех пор, как он в первый и в последний раз услышал эту песню. Он выкинул ее из памяти вместе с певшей ее русской девушкой, оказавшейся на поверку партизанкой. Гораздо сложнее было забыть скромненький синий платочек, несколько недель являвшийся ему в ночных кошмарах. Он раз за разом падал, вновь и вновь обнажая не опущенные девичьи плечи, а разрушенный партизанским взрывом госпиталь, где погибли его друзья. Эти кошмары сгорели в огне Орловской битвы, та битва сама была непреходящим кошмаром. Он и русский язык если не забыл — как забудешь?! — то загнал в самый дальний угол памяти. После отступления из Орла ни одно русское слово не сорвалось с его языка, даже в запале, он закрыл слух для русской речи и всячески сторонился местных жителей. Даже в мыслях — только немецкий, и вот на тебе!

— Проклятье! — воскликнул Юрген уже в голос. Он поднялся, с грохотом отодвинул стул, окинул взглядом караульное помещение, составленные в оружейную пирамиду винтовки, солдат, сидящих на лавках и клюющих носом в полудреме. Хоть бы один вскинул голову на произведенный им шум! Вояки… — Хюбшман! — гаркнул Юрген.

Вскочил высокий белокурый парень, подхватил на лету упавшую пилотку, провел ею по лицу и тут же насадил на голову. Другой полчаса перед зеркалом будет стоять, а так лихо не насадит. Под пилоткой ясные голубые глаза, как не спал.

— Да, мой генерал! — парень бросил руку к пилотке, рот расплылся в широкой улыбке.

— За старшего! — коротко бросил Юрген и направился к дверям караульного помещения.

— Есть! — четко ответил парень и продолжил совсем другим, неуставным голосом: — Ты куда?

— Пойду пройдусь, — так же просто сказал Юрген, — душно здесь, дурь какая-то в голову лезет.

Он распахнул дверь и ступил на выщербленную брусчатку двора. Плотно закрыл за собой дверь, постоял немного, привыкая к темноте. Метрах в пятидесяти перед ним высилась церковь, звезды светили сквозь пробитый снарядами купол. Возле церкви, как завалившийся крест, стояло зенитное орудие. Чуть дальше поблескивали в свете луны стекла окон казармы. Больше ничего не было видно. Все скрывалось в тени от высокой стены, опоясывавшей обширный двор. Это была крепость. Брестская крепость.

Тишина. Непривычная, мирная тишина. Юрген глубоко вдохнул всей грудью. Пахнуло жасмином, чистой речной водой. Как на Волге, ранним летом, в их деревне, в детстве.

Черт, надо же все так испортить!

Юрген полез в карман, достал сигареты, зажигалку. Не положено, конечно, но под этим чистым небом, в этой мирной тишине, в самом сердце огромной крепости — можно. И вообще, и ему в частности. Потому что этой ночью он хозяин всей этой территории. Не генерал, конечно, но ефрейтор, ефрейтор Юрген Вольф, вольный человек!

Поймав себя на последней мысли, Юрген невольно улыбнулся. Полтора года назад он и представить не мог, что будет гордиться этим своим званием — ефрейтор. И что он будет считать себя вольным человеком, будучи обряженным в военную форму. Да если бы кто-нибудь тогда посмел бы сказать ему такое, он бы ему в лицо расхохотался или дал по морде, по настроению. Не оскорбляй, значит. А вот теперь сам гордится и считает.

И пусть кто-нибудь посмеет сказать, что тут нечем гордиться. Во всем их 570-м батальоне он один такой, и во всей их армии тоже. Он единственный из штрафников прошел испытание и стал вольным человеком. О нем легенды по всему фронту рассказывают и начальство распространению этих легенд очень даже способствует. Вот, говорят, наглядный, так сказать, живой пример того, что можно пройти испытание, искупить вину и вновь стать достойным членом народного сообщества. Так что повышайте военную и политическую подготовку, беспрекословно выполняйте приказы начальства, демонстрируйте чудеса храбрости и не жалейте крови, своей и чужой. Вперед, товарищи!

Сам он никогда не верил, что можно пройти испытание. Кто-то верил, повышал, подчинялся, демонстрировал, не жалел, а он хотел лишь одного — выжить в этой мясорубке. Случалось, что даже этого не хотел, но, к счастью, эти минуты слабости совпадали с минутами затишья на фронте. И даже когда он втянулся в военную жизнь, он не верил, что пройдет испытание, и не стремился к этому. Он просто сражался бок о бок со своими товарищами, выполнял свой долг перед ними и перед другими людьми. Выполнял так, как он сам себе положил. Долг, который он сам для себя определил. Перед людьми, которых он сам выбрал из всех живущих на земле. И еще перед Родиной, которую он тоже сам выбрал, которую после долгих терзаний выбрало его сердце. Перед Германией. И то, что Германии, судя по всему, было на него наплевать, его совершенно не волновало.