Эдуард Володарский - Штрафбат

— Ликвидировать плацдарм, захваченный русскими, пока не удалось. Большие потери — три танковых батальона выведено из строя. Мы продолжаем атаковать, но, если позволите, экселенц, есть некоторые соображения.

— Я слушаю.

— Мы ждем наступления русских в этом районе большими силами. Но разведка докладывает, что на том берегу не видно скопления войск. Ни техники, ни пехоты.

— Вы думаете, Рокоссовский блефует? Этот плацдарм — отвлекающий маневр?

— Я теперь убежден в этом, экселенц, они начнут наступление совсем в другом месте. А мы уже стянули туда пехоту, танки, артиллерию. И несем ощутимые потери. А главное, экселенц, мы потеряли драгоценное время для перегруппировки сил и даже не знаем, где русские нанесут главный удар.

Командующий уставился на карту, испещренную красными и синими значками и стрелами. Он мучительно раздумывал.

Докладчик ждал.

— Нанесите по этому плацдарму массированный удар артиллерией, — наконец проговорил командующий. — Я с вами согласен, Штрумпф, это отвлекающий маневр. Они бросили больше пяти тысяч солдат на заведомую гибель. Щедрость русских воистину вызывает восхищение. Если бы у Германии было столько же солдат, то и тогда, думаю, мы не решились бы так их тратить.

Артиллерийский удар был страшен. Казалось, вздыбилось все побережье, где закрепился десант штрафников. Исполинские фонтаны земли, человеческие тела, обломки укреплений взлетали к небу, гарь и копоть застили небеса, и наступили сумерки, хотя день едва перевалил за середину.

Пушки на артиллерийских позициях Воронцова раскидало в разные стороны, громадные воронки зияли здесь и там. А в воздухе пронзительно выли снаряды и обрушивались на землю страшными взрывами.

В блиндаже комдива Лыкова резко зазвонил телефон. Лыков схватил трубку, и мужской голос произнес:

— Через минуту вскрыть пакет! Удачи тебе, Лыков! Начинай!

Лыков схватил пакет, лежавший на столе, надорвал, вынул лист бумаги, прочитал и сказал Телятникову:

— Через пять минут начинаем! — Он снова взял трубку, крикнул: — Всем соединениям передать сигнал наступления! Да, всем! Начинаем!

В блиндаже стало тихо. Лыков, застегивая дрожащими пальцами мундир, проговорил:

— Выезжаем, Иван Иваныч. Как раз приедем после артподготовки…

— Как там штрафники? — Телятников тоже встал. — Связи до сих пор нету. Поди, погибли все…

— Главное, задачу они выполнили, честь им и хвала. Что поделаешь, Иван Иваныч, это война. Лично доложу Рокоссовскому, лично! — И комдив вышел из блиндажа.

Как ни страшен был артиллерийский удар, наступившая тишина была еще страшнее. Отец Михаил шел по полю, по разбитым укреплениям. Иногда он быстро подходил к лежащему пехотинцу, наклонялся над ним, пытаясь убедиться, жив тот или мертв, потом вставал и шел снова, оглядывая мертвое поле у реки, искореженную технику.

Он шел и через каждые десять шагов склонялся над неподвижным штрафником, тряс его за плечи, заглядывал в лицо, бормотал:

— И ты, сынок… ах, сынок, сынок…

Издалека он узнал Балясина, кинулся к нему. Лицо ротного было залито кровью, голова безвольно моталась из стороны в сторону.

— Балясин, Балясин… ох, Господи, прими душу твою с миром…

А рядом лежал Чудилин. Он лежал, навалившись на противотанковое ружье. Отец Михаил перевернул его на спину, закрыл глаза, перекрестился. Вся телогрейка на груди Чудилина была изрешечена пулями.

Потом он увидел Леху Стиру. Картежник лежал, скрючившись, подтянув ноги к животу. И выражение неживого лица было детским, даже обиженным.

Потом он нашел Антипа Глымова. Тот лежал возле разбитого пулемета, лежал на боку, и правая рука его сжимала рукоятку пистолета, а вместо виска было красное пятно, и кровь застыла тонким ручейком, прочертив щеку.

— Слышишь, Глымов, мы победили… — пробормотал отец Михаил и поднялся, воздел руки к небу и, потрясая кулаками, закричал протяжно: — Мы их победили! Мы сломали им шею!!

Над берегом плыли обрывки гари и черного дыма, поднимаясь к небу. И в этом дыму, среди рваных, грязно-свинцовых облаков отец Михаил вновь увидел облик Пресвятой Казанской Богоматери.

— Мы победили-и-и!! Господи Иисусе, прими души праведные с миром! Прими святое воинство, защитившее землю православную!

Слезы текли по его грязному лицу, и губы бормотали молитву, и глаза были устремлены на образ Божьей Матери.

А на мертвом поле появился вдалеке еще один человек. Он шел медленно, ссутулившись, то и дело утирая лицо рукавом грязной телогрейки, из которой торчали клочья ваты от пуль и осколков. Он был без шапки, и спутавшиеся волосы закрывали лоб. Из-под волос на брови и щеки сбегали тонкие струйки крови, смешивались с пороховой копотью. Он шел, сильно прихрамывая, держа в руке автомат. Иногда останавливался, скорбным взглядом окидывал тела погибших, тихо качал головой, утирал с лица кровь пополам с грязью.