Эдуард Володарский - Штрафбат

— А мои представления на ордена?

— Добавлю к старым спискам! Сделаем, Твердохлебов, сделаем. Слышал, у тебя с прежним начальником особого отдела, так сказать… трения были?

— Ну, какие трения могут быть у штрафного комбата с начальником особого отдела дивизии, — пожал плечами Твердохлебов.

— Не хитри, Твердохлебов, со мной, не надо. Наслышан о твоей популярности у штрафников. И это, я считаю, хорошо. Так что езжай к своим заблудшим и оступившимся, командуй! Верю, все исправятся, искупят свою вину… Действуй, комбат. — И Зубарев крепко пожал руку Твердохлебову, глядя ему в глаза.

Твердохлебов ехал в «газике», сидя рядом с водителем, сумрачными глазами смотрел в пространство.

— Чего такой мрачный, гражданин комбат? — весело спросил водитель, плечистый парень лет тридцати, Максим Дергачев.

— Как думаешь, Максим, — спросил Твердохлебов, — какой особист опаснее, злой или добрый?

— Думаю, добрый будет опаснее… — после паузы ответил Дергачев.

— Молодчик, Максим, в корень думаешь, — усмехнулся комбат. — Добрые — они пострашнее будут…

В расположение батальона Твердохлебов приехал уже вечером. Он выбрался из «газика», потопал, разминая затекшие ноги. И тут же к нему подошел Глымов:

— Ингуш пропал. Идрис Ахильгов.

— Как пропал?

— Не знаю как, только в расположении батальона его нету.

— Да куда он мог деться? Дезертировал, что ли? — уже раздраженно спросил Твердохлебов.

— Не думаю, — ответил Глымов. — Сдается мне, он опять за языком ушел… Обидел ты его. Вроде его язык самый плохой оказался, — Глымов усмехнулся. — Ингуши, чечены — народ обидчивый. Я на зоне видал некоторых — обид никому не прощали, в законе ты, не в законе — им все равно…

— Ведь погибнет, дурак! — зло перебил Твердохлебов. — Немцы сейчас своих пропавших ищут, переполох какой, а тут он приползет!

— То-то и оно… — вздохнул Глымов. — И не воротишь. Жалко парня…

Ахильгов шел тем же путем, каким они шли вчера. Нейтральную полосу промахнул в рост быстрым шагом, не обращая внимания на взлетавшие осветительные ракеты, перестукивания пулеметов то в одной, то в другой стороне. В перерывах между ракетами вспыхивали длинные белые лучи прожекторов и шарили по нейтральной, освещая каждый бугорок.

Метров за сто до проволочных заграждений он лег и пополз. Нашел лаз, проделанный накануне, и остановился — лаз был заделан колючей проволокой. И везде — справа и слева — висели пустые консервные банки. Они тихо позванивали под ветром.

Ахильгов пополз вдоль заграждения, метров через пятьдесят снял с ремня кусачки с длинными ручками, пристроился поудобнее и стал перекусывать проволоку. Повернулся неловко, сделал резкое движение — пустые банки загромыхали. Ахильгов замер. Выждав, вновь начал работать кусачками. Отогнул порванные куски, съежившись, подполз ко второму ряду проволоки, и снова в ход пошли кусачки. Он уже тяжело дышал, пот выступил на лице, губы шептали что-то на родном языке.

Миновав третий ряд заграждения, Ахильгов быстро пополз к линии окопов. Здесь и там светили редкие фонари, то и дело стучали пулеметы, и все время, чаще, чем прошлый раз, взлетали осветительные ракеты. Но Ахильгов полз, не останавливаясь.

Перед самыми окопами он свернул вправо, куда вчера уползал Глымов. Теперь он полз метрах в двадцати от линии окопов, параллельно ей, время от времени попадая в полосу света от фонаря. Но все равно не останавливался…

Потом он замер, прислушиваясь, и повернул на окопы. Подполз совсем близко к брустверу, застыл неподвижно. До него доносились отрывистые фразы, отдельные выкрики, потом хлюпающие по дну окопа шаги и снова речь на немецком. Разговаривали двое, а может, и трое человек, перебивая друг друга. Они прошли мимо Ахильгова, и стало тихо.

Ахильгов приподнялся и посмотрел через бруствер в окоп. Никого. В досаде он стукнул кулаком по земле. Снова стал ждать. Мучительно медленно тянулось время.

И вдруг он снова услышал резкую немецкую речь. Метрах в пятнадцати от него из окопов начали выбираться немецкие солдаты, пятеро. Шестым вылез офицер — серебряный погон блеснул в бледном свете фонаря. Офицер что-то быстро говорил, указывая рукой в сторону русской линии обороны.

— Как собака лает… — прошептал Ахильгов, слушая речь офицера.

Один из солдат коротко ответил офицеру, козырнул, и все пятеро пошли в сторону проволочных заграждений.

Офицер закурил сигарету, стоял и смотрел в спины уходящим солдатам. Докурив, он выбросил окурок в темноту и не успел повернуться к окопу, как сильный удар чем-то тяжелым обрушился сзади на его голову. Офицер беззвучно повалился навзничь. Фуражка свалилась с его головы и осталась лежать недалеко от бруствера окопа, почти незаметная в свете фонаря.