Петр Лебеденко - Навстречу ветрам

Я говорю, — угрюмо повторил Казимир, — если бандит вам не подходит, выбирайте другого.

Ответил Андрей:

Ты поляк, Казимир, а не бандит. Бандиты сейчас не сидят в тюрьмах…

Железные засовы загремели на рассеете; тюрьма проснулась, загудела, как растревоженный улей. По коридорам гулко простучали солдатские сапоги. Из края в край понеслось: «Выходи!»

Выходили молча, строились по двое и ждали дальнейшей команды. Януш поддерживал Андрея под руку; сзади них стояли Войтковский и старик в очках. Надзиратель Дзюба бесновался, поминутно обрушивая приклад винтовки на спины тех, кто замешкался. Немецкие солдаты подбадривали Дзюбу:

Гут, Зуба, гут! — И весело смеялись, глядя на надзирателя.

Когда камеры опустели, офицер-эсэсовец приказал спускаться вниз. Шли вплотную друг к другу, ряд за рядом, и все же, когда начали сходить со ступенек, Андрей качнулся, руками уперся а плечи впереди идущего. Дзюба налетел сзади, замахнулся прикладом, но Войтковский успел прикрыть Андрея. Получив сильный у дар в спину, Казимир даже не застонал. Он только немного повернул голову, взглянул на Дзюбу:

Ну, шкура, встретимся, — сдавленным голосом проговорил Войтковский.

Надзиратель отступил, но не испугался.

Теперь не встретимся, пан Войтковский! — почти весело ответил он. — Кто туда попадает, клянусь маткой бозкой, уже ни с кем здесь не встречается.

Казимир рванулся было к надзирателю, но Януш схватил его за руку:

Не надо, Казимир!

Ну, добже, пся крев! — сказал Войтковский. — Рассчитаемся.

Они попали в одну машину: Войтковский, Андрей, Януш, старик в очках. Два немца с автоматами сели около кабины, лицом к заднему борту; Дзюба с винтовкой в руках присел у самого борта. Заключенные почти лежали на дне кузова, сдавливая друг друга своими телами. Перед тем как машины тронулись, солдат произнес речь, коверкая польский язык:

Эта, кто будет рука махать, эта, кто будет себя поднимать, — расстрел. Чтоб ни движения. Поехали.

Пан Войтковский, казалось, сидел совершенно спокойно, обхватив руками колени и опустив на руки голову. Только когда машина подпрыгивала на выбоинах, Войтковский как-то неестественно дергался всем телом, но головы не поднимал. Он словно не хотел видеть искалеченный город, не хотел смотреть на зеленые деревья и голубое небо, встречаться взглядом с товарищами по несчастью. Солдат, произнесший речь, сказал, показывая на Войтковского:

Это скучно-скучно есть, трус.

«Трус» тем временем при каждом толчке машины непонятным образом и совсем незаметно передвигался к скамье, где сидели немцы. Его будто все время двигала вперед сила инерции, которая не действовала на других. Кто-то поджал ногу, кто-то чуть-чуть наклонился в сторону — и большое грузное тело пана Войтковского подвигалось на десять-пятнадцать сантиметров к кабине. Если немец смотрел на него, скольжение прекращалось. Стоило немцу взглянуть в сторону — скольжение возобновлялось. И когда до скамьи было уже совсем близко, сила инерции иссякла: пан Войтковский замер, будто прирос к полу. Широкой спиной он уперся в плечо Януша и сидел не двигаясь, с крепко стиснутыми вокруг коленей руками, с опущенной головой, безучастный ко всему на свете.

Машины мчались одна за другой. Редкие прохожие, бросив испуганный взгляд на этот караван обреченных, старались скрыться в подъездах. Мелькали мимо улицы, переулки, и вот высокие многоэтажные дома сменились низенькими халупками: город кончался. Впереди виднелись дымки паровозов — там была железная дорога. А дальше…

Андрей мысленно представлял себе небольшой лесок за шлагбаумом; ему казалось, что он слышит разбойничий свист друга пана Войтковского, Броника. Что будет? На шести машинах — полтора десятка вооруженных немцев и тюремных надзирателей, и на этих же машинах — около ста истощенных, измученных смертников. Все ли они знают о готовящемся побеге? У всех ли хватит мужества сделать отчаянную попытку? Андрей чуть приподнял голову и стал смотреть на заключенных.

Вон сидит широкоплечий суровый поляк с изможденным лицом и грязными, с въевшейся в ладони окалиной, руками. Януш узнал, что это кузнец, арестованный за хранение сделанных им кинжалов. Кузнец держался спокойно, изредка поглядывал по сторонам. Брови у него нахмурены, в глазах — решимость. Это хорошо. Рядом с ним — щупленький, с детским веселым лицом, шофер Ян. Если удастся прикончить шофера-немца, Ян должен вести машину. Конечно, он поведет. Подальше от лагеря подальше от своей смерти… Напротив Яна кучкой сидят шестеро лодзинских паровозников. В этих нечего сомневаться. Потом беспомощный старик в очках, ксендз с выбитым глазом, какой-то лавочник в сюртуке с оборванным рукавом… А кто вон тот, который сидит почти у самых ног немецкого солдата?.. Кажется, это… Андрей вдруг увидел, что немец упорно смотрит на Войтковского. Подозревает ли он что-нибудь? Может быть, ему бросилось наконец в глаза, что раньше этот огромный поляк сидел совсем не здесь? Немец что-то говорит своему приятелю. Андрей напряг все свое внимание, вслушивается в незнакомую речь. Конечно, он говорит о Казимире. Он что-то подозревает. Как отвлечь их внимание? Андрей видит на полу кузова несколько камешков. Наверно, в машине перевозили щебенку. Он сгребает их в руку и смотрит на них, как на что-то особенное, чему он очень рад. Андрей смотрит на них и начинает смеяться. Все громче и громче. «Эй, что?» — кричит немец. Андрей отвечает: «Немножко хлеб». И высыпает камешки в рот. Глотает и говорит: «Хорошо. Немножко кушать…»