Петр Лебеденко - Навстречу ветрам

Вы не на базаре, уважаемая, и нечего так кричать.

Так ее же брат зовет, — не смутилась санитарка. — Родной брат, понимаете? Может, он умрет, и не увидятся.

На третьем пути стоял второй санитарный поезд. Майор взял санитарку под руку и сказал:

Брат? Картина резко меняется, уважаемая. Идемте быстро, потому что наша-ваша Ольга Хрусталева вскоре отправляется.

Они подошли к одному из вагонов, и майор уже стал на ступеньки, как вдруг услышал голос девушки:

Павел Матвеич, возьмите свои сигареты…

Майор взял сигареты и сказал:

Оля, здесь где-то ваш брат. Вот эта девушка отведет вас к нему. Быстренько. И смотрите, не опоздайте: поезд может вот-вот тронуться.

Ольга посмотрела на майора, потом на санитарку.

Брат? — Она пожала плечами. — У меня нет никакого брата.

Как нет? — удивилась санитарка. — Он сам мне сказал: «Бегите, там Ольга Хрусталева, это моя родная сестра!»

Ничего не понимаю, — развела руками Ольга.

Уважаемая, как фамилия этого брата? — улыбнулся майор.

Морев, Игнат Морев…

Ой! — вскрикнула Ольга. — Где он? Скорее! Ну, скорее же, прошу вас. Павел Матвеич, я успею.

Она первая вошла в вагон и спросила у санитарки:

Где он?

Игнат осторожно приподнял голову, позвал:

Беляночка!

Игнаша!

Ольга узнала его сразу, хотя он и не был похож на прежнего Игната. Худой, заросший, с острыми скулами, Игнат смотрел на нее, и Ольга видела в его светлых глазах боль, муку и… радость. Игнаша! Сколько времени прошло с тех пор, как они в последний раз стояли с ним у моря, прощаясь перед ее отъездом в Академию художеств! Но разве был хотя один день, когда бы она не думала о нем, не вспоминала этих дорогих глаз? Всегда, всегда Игнат был с нею. Она носила его образ в своем сердце, чувствуя, что никогда не сможет с ним расстаться и что никогда он не будет принадлежать ей.

Игнаша!

Она склонилась над ним, обняла руками его голову, тихонько прижалась щекой к его лицу. Он что-то говорил, но Ольга ничего не слышала. Ей казалось, что здесь в вагоне, кроме них, никого нет. Только Игнат и она. Пусть эти несколько секунд будут ее коротким счастьем.

Игнат положил здоровую руку на ее голову погладил кудряшки.

Ты плачешь, Беляночка?

Немножко, — ответила Ольга. — Ты не сердись, Игнаша. это я так… Хорошо мне сейчас… — Она вытерла слезы и только тогда спросила: — Ты тяжело ранен?

Не очень. Расскажи о себе, Оля.

В это время кто-то крикнул с перрона:

Хрусталева, быстро на поезд!

Ольга побледнела. Будто кто ударил в сердце. Нечем стало дышать.

Игнаша…

Он смотрел на нее и молчал. Теплое, хорошее чувство к этой славной девушке шевельнулось в его душе. «Это моя сестра», — сказал он санитарке, когда услышал голос Ольги. Он хотел, чтобы Ольга была его сестрой. Любимой сестрой. А она?..

Ольга быстро склонилась к его лицу и, закрыв глаза, крепко и долго поцеловала в губы. Потом поправила подушку и сказала:

Прощай, Игнаша. Я — на фронт.

И ушла…

Раны зажили, но правая рука почти не сгибалась в локте. Когда председатель комиссии прочел все результаты осмотра и на углу санитарной карточки написал: «К военной службе не годен», Игнат сказал:

Я буду жаловаться. Это несправедливо. Дайте мне два месяца, я научусь стрелять левой. Или отправьте меня в саперную часть.

Через три дня он приехал домой. Город нельзя было узнать. На Ленинской улице, где они так любили гулять с Лизой, чернели еще не засыпанные воронки от бомб.

Витрины магазинов были заколочены досками, на углу Чкаловского переулка лежал опрокинутый трамвай. К порту одна за другой шли машины, груженные станками: эвакуировался авиационный завод. У булочной стояли длинные очереди за хлебом. Ветер гнал по тротуарам бумажки; оборванные провода шевелились, точно змеи.

Игнат без стука вошел в дом. Остановившись у порога, он снял с плеча вещевой мешок, сдернул с головы пилотку и позвал:

Мама!

Мать вышла из спальни и, увидев его, схватилась рукой за дверь.

Игнаша! — Она не плакала. Сухими, страдальческими глазами взглянула в его глаза и тихо спросила: — Надолго, сынок?

Игнат показал на несгибающуюся руку, ответил:

Отвоевался. — Горькая складка появилась у его рта.

Мать осторожно спросила:

Немцы далеко еще, Игнаша? Может, сюда и не придут?

Он не стал успокаивать:

Придут. Скоро придут, мама.

А как же ты? — В ее голосе вспыхнула тревога. — Уйдешь?

Игнат ответил быстро и твердо:

Нет!

Она больше ни о чем не спрашивала, смотрела на сына и вздыхала. Изредка смахивала ладонью непрошеные слезы. Что-то изменилось в Игнате. Мать чувствовала, что за это время он перестал быть юношей, и даже в глазах его теперь было что-то жесткое, непривычное. Мать словно видела в них то, что увидел, что пережил он сам: взлетающие в воздух обломки детских колясок, безумные лица матерей, окутанные дымом пожаров деревни и города…