Олег Хандусь Полковник всегда найдется

Где-то рядом раздался выстрел. Даже не выстрел, а жалкий хлопок. Глухой всплеск. Наверное, так отзывается черепная коробка, разнесенная выстрелом в упор, сержант бессознательно обернулся и опять опустил голову.

Некоторое время спустя он неторопливо поднимется и пойдет к соседнему окопу, оставив на песке автомат, и ремень, и каску... Остановится рядом с верхним укрытием, понуро глядя на то, как Расул с окровавленной головой повалился на тело Исы, накрытое пыльным брезентом. Расул был сильным человеком, он нашел единственно правильный выход. Сержанту не хватит на это жизненных сил, он повернется и направится вниз по склону, — и взошедшее солнце осветит своими лучами его пустые от бессонной ночи и боли глаза.

И день лишь родится и до ночи еще далеко, гораздо дальше даже самого конца света. Но и день тот уйдет, и наступит ночь, а потом оно снова поднимется — солнце! И будет всходить еще сотни раз, освещая собой эту землю, и на три тысячи семьсот пятьдесят пятом по счету рассвете, от той самой минуты, когда сержант покинул вершину, далеко на севере, грустной и тихой зимою, в одну из московских клиник привезут тяжело больного молодого мужчину.

И то будет не клиника, а странный закрытый стационар; и не привезут его вовсе, побитого ознобом молодого мужчину, приведет его брат, приведет на рассвете. Он будет долго стучаться в дверь с круглым глазком, обитую крашеной оцинковкой, подошвами уминать свежевыпавший снег под собою, вздыхая смотреть на брата и снова стучать, пока ему не откроют.

Его будут терпеливо выслушивать обыкновенные люди в белых халатах, глядя мимо него: на обтертые стены узкого коридора, на заросший паутиной по углам потолок, — и все же согласятся помочь, уведут переодевать молодого мужчину; но они ему не помогут, ибо это нормальные люди, а брат войдет в соседнюю дверь курилки и скажет мужикам хмурым, запахнутым в байковые халаты с исстиранными отворотами: «Все, теперь я спокоен... Здесь-то ему не дадут умереть...»

Зимний день пройдет очень быстро, начнет уже понемногу смеркаться, когда к молодому мужчине вернется сознание: он откроет глаза, медленно осмотрит палату — все пять коек, стоящих вокруг, и людей на них, заглянет им в лица, а затем спокойно опустит веки — то ли устало, то ли с бессильным согласием. И все, кто находился в палате, увидят, как темнеет его лицо, заостряется нос и расширяются, застывая, глаза; испуганные мужики кинутся за врачами, но прибежавшие женщины лишь бессильно выстроятся в ряд... В палату ворвется главврач, тот самый Александр Михайлович, — сбросит на пол тело молодого мужчины, а сам кинется на него, уперевшись в ослабшую грудь коленом, но искусственное дыхание уже не поможет, — вскоре тело вернут на прежнее место, накрыв с головой простыней, вызовут милицию и понятых для составления акта, и тогда только выяснится, что фамилия у молодого мужчины самая что ни на есть простая — Семенов; теперь он вел за собою по склону троих усталых солдат.

Москва — Запасное, 1991

В ленинской комнате было тепло и светло, а главное, сухо, не то что за окнами казармы. Он сидел за самым последним столом и писал письмо другу. Перед ним лежал номер «Правды» трехдневной давности, а сверху лист с первой и пока единственной строчкой. Обычным приветствием своему тезке — тоже Сергею. Ему сейчас не хотелось писать другу письмо, а хотелось писать Марине, но он не знал ее адреса. Он не записал ее адрес. Когда можно было его записать, он еще не любил Марину, да и теперь не был уверен, любит он ее или нет. Конечно, если бы полюбил, было бы проще... Что именно проще, Сергей тоже не знал, но другу писать не хотелось. Ему было лень, и он был счастлив, потому что его никто не трогал пока.

В праздники и выходные «старики» разбредались по казарме, валялись на кроватях, даже не разуваясь, и пороли всякую чушь. Пока им не надоедало. А «молодые» сидели в ленкомнате, делали вид, что читают уставы или газеты, с опаской прислушиваясь к гоготу «стариков». Сергей смотрел на передовицу «Правды» и не знал, как относиться к тому, что первый мартеновский цех в его городе к Октябрьским праздникам — 62-й годовщине — перевыполнил план. В городе, где он родился и вырос, всегда перевыполняли план, по крайней мере, так говорили. Сергей не знал, как к этому относиться. Ну не стыдиться же этого, думал он.

Вот уж месяц, как Сергей в армии, а служил он в Германии. Ему нравилась эта страна, нравились люди и аккуратные домики с черепичными крышами, ровно остриженные кустарники и газоны, мощенные булыжником мостовые... Хотелось знать: неужели и здесь перевыполняется план?.. Сергей смотрел в запотевшие окна ленкомнаты и пытался увидеть — что там, за высоченным кирпичным забором? Он испытывал что-то вроде тоски... Да, он жалел, что родился не здесь.