Виктор Бычков - Везунчик

Проехали полностью сожженную Слободу. Даже деревья, что росли рядом с домами, стояли обгорелые с черными неживыми ветками без листьев. На месте домов тут и там виднелись землянки.

Мелькнула излучина Деснянки и машина въехала в Борки. Деревня пострадала тоже: если не все подряд, то почти через один дома сгорели. На их месте стояли обугленными свечами остовы печей.

На сгоревших подворьях оборудованы землянки.

На месте собственного дома только заросли крапивы, лебеды, полыни. Сгорели и надворные постройки. А липа осталась. И аисты стояли в гнезде, не обращая внимания на суету людскую внизу. Какое им дело до Антона Щербича, которого везут на казнь?

Машины остановились в центре села на площади у колхозной канторы, которая чудом уцелела в военную пору. К стенке пристроен на скорую руку помост из досок. На нем стояли три стола и несколько скамеек. Видно, к приезду военного трибунала готовились. Небольшая группа людей уже наблюдала, как выводили из машины Щербича в сопровождении солдат охраны.

На самого Антона при виде родной деревни, земляков нашло некое отупение, безразличие. Выполнял команды конвоиров, а не осознавал их – не было мыслей, чувств, переживаний. То, кратковременное возвращение к жизни, что настигло на въезде в деревню, улетучилось куда-то, исчезло. Сидел на скамейке, прижавшись к стенке, под охраной двух молоденьких бойцов с винтовками, рассматривал босые ноги, связанные спереди руки нервно теребили край рубашки. Изредка поднимал голову, обводил взглядом вокруг, смотрел как в пустоту, ничего и никого не замечая. Но гул людской слышал, однако посмотреть в глаза не осмелился. Вдруг вспомнил себя на этом крылечке осенью 1941 года. Господи! Какой малый срок отделяет день сегодняшний от того дня! А сколько событий! И он уже не тот. И люди не те. Права была мама, стыдно признаться самому себе, но права. Шапку ломать не станут, а голову снести могут. Вот и получилось, как и предсказывала. Выстояли в войну земляки без него – Антона Щербича. Даже – вопреки нему, выстояли, выдюжили, не сломались. А сейчас собрались судить, снести голову. Его голову.

– Глаза-то подними, изверг! – Мария Козлова все норовила подойти поближе, даже сделала попытку взобраться на помост. – Я твои зенки-то бесстыжие повыцарапаю! За что сыночка моего на тот свет отправил? – повернулась к толпе, предложила вдруг. – А зачем судить? Пускай нам его отдадут. Бабам. Вот это суд будет правильный! Что скажете, людцы дорогие?

Солдаты охраны занервничали, заволновались.

– Назад, я сказал – назад! – один с погонами сержанта спрыгнул на землю, оттеснил собою женщину в толпу. Остался стоять там на всякий случай.

Другой, что был справа от Антона, взял винтовку на изготовку.

– Сидеть! Не двигаться! Стреляю без предупреждения! – штыком коснулся руки арестованного.

А толпа загудела, задвигалась, плотнее подступила к канторе. Сначала в Антона полетел ком земли, упал к ногам. Кусок кирпича угодил в плечо. Толпа уже ревела, надвигалась. Откуда-то на помост вскочил лейтенант, выхватил пистолет, выстрелил в воздух. Толпа отхлынула, но продолжала бурлить, роптать.

– Стоять! Всем стоять! – размахивая пистолетом, заслонил собой арестованного. – Самосуда не позволю! Советская власть накажет его со всей строгостью закона. Но самосуда быть не должно! Мы не в банде!

– Так он бандит! – Ольга Скворцова держала в руках палку, готовая запустить ее в Щербича. – Папу моего на печке в нашем доме застрелил! Убийца!

В душе Антона вдруг стала накапливаться злость. Куда-то исчезли безразличие, отупение, что охватили в первые минуты пребывания в деревне. Злость вот на эту толпу, на этих людей, что окружили, готовые растерзать, наполнила его.

– Ты почему меня извергом назвала, Мария Васильевна? – подскочил со своего места Щербич. – За сыном надо было смотреть. Кто его заставил в меня стрелять? С того и спрашивай!

– Сидеть! Молчать! – солдатик прижал штыком к скамейке Антона.

– Прекратить разговоры!

– Да пошел ты! Мне все равно смерть, так хоть выговорюсь, – отодвинул винтовку в сторону, опять заговорил. – Орать горазды, а то я виноват? Кто в меня стрелял, в того и я выстрелил. Так что, мы квиты. Не я первый начал.

– Это с чего у тебя голосок прорезался? – Корней Гаврилович Кулешов выступил вперед, подошел вплотную к помосту. – Кто тебя за язык тянул, когда детишек моих под расстрел подвел?

– Прекратить разговоры! – лейтенант опять закрыл собой Антона. – Сейчас начнется суд, вот там и поговорите. И вопросы задавайте на суде, а то развели анархию.