Антонина Ленкова - Это было на Ульяновской

Они плакали и кричали вместе. Никто не обращал на них внимания: раз плачут люди — значит, есть у них на то причина. Да и плохо ли, когда плачут? Без слез хуже. Без слез душа окаменеть может.

До глубокой ночи не могла успокоиться юная разведчица, все допытывалась:

— Ты откуда узнала, что мы сегодня едем?

— Сердце мне подсказало, доченька, — пыталась уверить дочку Мария Ивановна.

— Что ли так бывает? — сомневалась девочка.

— Бывает, поверь мне, пожалуйста…

И она поверила, потому что не могла же Нина выдать военную тайну.

Валя уснула глубокой ночью, прижавшись к матери, которая мысленно поклялась не спускать глаз со своего тихого чада. Под ровное дыхание дочки она сама стала забываться тяжелым, беспокойным сном.

И вдруг проснулась от крика.

— Нина, Нина! — громко кричала Валя и рвалась куда-то, не в силах выкарабкаться из цепких лап предрассветного сна. Может, почуяло ее сердечко смертельную беду, нависшую над белокурой девушкой, которую она так любила…

И которую не увидит ни живой, ни мертвой.

Приземлившись, юговцы благополучно собрались в лесополосе, закопали парашюты, разбрелись в стороны — надо было найти тюк с оружием и питанием для рации. А он как сквозь землю провалился. Решили подождать рассвета. Но едва засветилось на востоке небо, белое пятно парашюта, распластавшегося на открытом, обращенном к селению склоне холма, бросилось в глаза местным жителям, которые спешили до жары управиться с огородами. Они подошли к нему, посовещавшись, обрезали стропы, поделили между собой шелковое полотнище. Поистине — счастье с неба упало! Сколько ребятишкам рубах пошить можно. Пообносились за войну-то…

Тюк трогать побоялись — пусть лежит, как лежал. Спрятав куски парашюта под рубашкой, они повернули домой. Но на окраине родной Павловки, что в Марьинском районе Сталинской области, были остановлены полицаями и обысканы.

— Где взяли? — тыча им в лицо куски шелковой ткани, спрашивали немецкие холуи.

— Там, — пожимая плечами отвечали люди и показывали на бугор, где, освещенный первыми лучами солнца, лежал тюк.

Размещенный в Павловке немецкий гарнизон был поднят по тревоге. Узкая полезащитная полоска леса не смогла наделено укрыть партизан. Они были обнаружены. Шесть часов длился неравный бой горстки юговцев с фашистским гарнизоном.

В день, когда центральные газеты опубликуют Указ Верховного Совета СССР о награждении бойцов юговского отряда (посмертно), долго и неподвижно будет сидеть за столом темноволосая девочка с не по-детски серьезными глазами. Бережно возьмет она фотографию, извлеченную из земли 14 февраля 1943 года, и напишет на обороте:

«Было до бомбежки, до войны. Теперь никого нет, кроме меня».

Потом она подойдет к зеркалу, посмотрит на себя, на живую, и горько заплачет…

Природа наделила людей разумом и памятью. Каждое поколение на земле оставляет тем, что приходят следом, все лучшее, что было в его жизни.

Она должна быть вечно живой — память Прошлого. Память, которая заставляет пионеров строиться в колонны знойным июльским днем и двигаться по направлению к Ульяновской улице. Они, ребята из городских и пригородных лагерей, идут к мемориальной доске, чтобы почтить память своих далеких сверстников.

Кладут цветы, пламенные, как призывы к миру. Яркие и трепетные, как память о детях, чьи имена золотом вписаны в летопись народного подвига.

Как затаенный стон — Минута Молчания.

Как клятва — слова о верности Отчизне.

А вокруг люди. Седые, в морщинах. Люди, видевшие войну собственными глазами. Среди них Валентина Антоновна Кизим со своими детьми Александром и Мариной, с внуками и учениками.

Оглянитесь — они смотрят на вас. В вас видят они продолжение мужества. В ваших глазах, смелых и честных, в ваших поступках — мужественных и благородных.

Не обманите их ожиданий.

Растите достойными светлой памяти тех, кто жизнью и гордой смертью своей приблизил час Великой Победы.