Антонина Ленкова - Это было на Ульяновской

Под видом маленькой нищенки она будет бродить по дорогам, заходить на железнодорожные станции, в селения и хутора. Просить христа ради хлеба, потому что иначе никто не поверит, что ты нищая. Если далеко зайдешь, то и в самом деле просить надо, а то умрешь с голодухи.

Но главное не это. Главное — все запомнить про немцев. Что, где, сколько — потому что по правде она не нищенка, а партизанская разведчица. Ей теперь ого сколько надо всего знать! И виды немецкого вооружения, и знаки различия, а то еще попутаешь полковника с генералом, артиллеристов со связистами. Немецкие буквы знать надо, а то и указатель не прочтешь. Еще заблудишься… Нужно быть смелой и находчивой, не хныкать, если устанешь или сильно захочется есть. И, наоборот, заплакать, если не хочется, а надо. Чтоб обмануть полицаев, например.

А война все шла. Она не докатилась еще и до своей половины. Больницы, клиники, госпитали, которые чаще всего размещались по школам, были переполнены, и самыми первыми помощниками медицинских работников были девочки и мальчики. Вот почему так редко можно было видеть на улицах города беспечно играющих детей. До лучших времен были отложены мячи, у кого они случайно сохранились, забыты скакалки и «классики» — с утра до вечера ребята пропадали в госпиталях.

В заправскую сиделку превратилась Валя Пронина. Кормила с ложечки тех, кто не мог двинуть ни рукой, ни головой, писала под диктовку письма, убирала в палатах, а уходя домой, захватывала узел грязного белья. Ночами вместе с мамой стирала его, гладила, штопала. А в глазах стояли раненые — кто без рук, кто без ног, кто без рук и без ног сразу. И все-таки это были живые люди. Их ждали дома. А она, Валя Пронина, уже не дождется ни отца, ни брата — оба они пали смертью храбрых. Писем с фронта уже не ждут ни она, ни мама ее, Мария Андреевна.

Другие ждут. Получив, вздыхают: когда писано-то, месяц назад! Очень уж долго петляют наспех сложенные треугольнички по фронтовым дорогам. Вот похоронки задерживаются реже. Случалось, откричат всем двором по солдатику, а через неделю письмо от него. И снова крик — будто второй раз хоронят. Кажется, уж и взяться им неоткуда, слезам, а они все льются да льются.

Марии Ивановне и сестре ее Надежде Ивановне похоронки пришли в один день. Освобождая родную Украину, пал смертью храбрых Антон Никанорович Кизим. При прорыве сильно укрепленной линии Миус-фронта погиб сержант Александр Дьячков. Не выполнил наказа своего любимого учителя — не вернулся живым.

В тот вечер прибежала к Нине Валя, обхватила ее руками, захлебнулась в крике:

— И папа! И Саша!..

Нина обняла ее, успокоила, и девочка заснула на ее руках, залитая слезами и вздрагивающая всем своим маленьким тельцем. Девушка сидела недвижно, словно изваяние. Думала о юноше, которого даже не обняла на прощание, а ведь он уходил на войну, и она хорошо знала, что с нее не все возвращаются. Думала о себе, о своих боевых товарищах, уже готовых выполнить любой приказ Родины. О смерти, не щадящей ни детей ни взрослых, ни добрых ни злых, ни даже таких светлых, каким был Саша. Думала о девочке, которая судорожно всхлипывала во сне, о женщине, потерявшей все, кроме этого ребенка. Нет, она не допустит, чтобы погиб этот светлый маленький человечек, завтра же поговорит с Юговым…

А через несколько дней, поздно вечером, когда Валя уже крепко спала, Нина пришла к Марии Ивановне:

— Тетя Маруся, послушайте меня внимательно…

Гасла вечерняя заря последнего майского дня сорок третьего года, когда на дороге, ведущей к аэродрому, показалась полуторка. Вдоль бортов сидели бойцы партизанского отряда, которым командовал Югов: десантники отправлялись на задание. У кабины, лицом к ветру, стояла девочка с темными развевающимися волосами. Командир, который сидел тут же, в кузове, с тревогой посматривал то на нее, то, вопросительно, на Нину. Та отвечала спокойным, уверенным взглядом: все будет хорошо.

До аэродрома оставалось метров пятьсот, когда навстречу машине, широко раскинув руки, бросилась женщина.

Скрипнули тормоза. От резкой остановки девочка распласталась на кабине. Югов подхватил ее под мышки и, перегнувшись через борт, опустил в протянутые навстречу руки.

Поняв, что произошло, Валя рванулась из материнских объятий, закричала, забилась в руках, которые на этот раз показались ей железными.

— Детонька моя родная, что же ты задумала? — запричитала Мария Ивановна. — Куда ты собралась-то? А я как же? Одна ведь ты у меня, да махонькая такая…