Владимир Алеников - Звезда упала

Ноги уже через полчаса стали красными, словно обваренными. Она выдерживала боль, сколько могла, потом вынула их, с трудом дотащилась до кровати.

К утру ноги распухли так, что она не смогла идти на работу. Даже валенки, до того свободные, вдруг оказались тесными.

Но и эта процедура оказалась тщетной…

Генрих прислал шофёра узнать, что с ней, она вышла к нему, обмотав горло платком, сказалась больной. Держалась прямо, Пауль ничего не заметил, вниз, на ноги, ни разу не взглянул.

Двое суток Вера провалялась в постели, уткнувшись в стенку и желая одного — умереть.

На третий день пришла наконец Надя, заставила её встать, обнадёжила, убедила, что всё будет в порядке, надо только хорошо пропариться в бане, баня обязательно должна помочь.

Сговорились на ближайший день, откладывать было невозможно, опасно, да и к тому же слишком она измучалась.

Вся в поту, Вера теперь сидела в парной, обессиленно прислонившись к влажной горячей стенке.

Она задыхалась. Судорожно, как выброшенная на берег рыба, открывала рот, пыталась вдохнуть воздух, которого не хватало.

Всё сильнее стучало в висках. Глухо и отчаянно, будто раненая сова, ухало сердце.

В парную заглянула Надя. Озабоченно вгляделась в окутанную паром подругу.

— Верунь, выходи! Хватит, сколько можно! Тебе плохо будет! Это не поможет!..

Вера упрямо покачала головой.

Как же так — не поможет ?! А что же тогда поможет? Надя же обещала, что всё будет в порядке… Где же он, этот порядок?

Но Надя не отвечала, она вдруг раздвоилась, размножилась и исчезла. Всё куда-то потекло, поплыло перед глазами.

Вера стала медленно заваливаться набок.

Надя бросилась к ней, пытаясь привести в чувство, бесполезно хлопотала, потом тащила из парной ослабевшее, мокрое от пота, выскальзывающее из рук тело.

В феврале морозы ударили такие, что птицы внезапно замолчали, поисчезали куда-то. Стало тихо и жутковато. В лесу никто уже не галдел, не свиристел, не чирикал. Даже ворон и тех нигде не было видно.

Вере почему-то хотелось думать, что они всё-таки улетели, а не просто попрятались. Вырвались отсюда наконец, унеслись далеко-далеко, прыгают сейчас где-то по свободной от ненавистных фрицев земле, перепархивают с ветки на ветку, счастливо переговариваются между собой.

Только она никуда не может деться, обречена на страшное изматывающее ожидание своей неминуемой участи. Только ей суждена эта медленная изощрённая пытка — изо дня в день видеть в зеркало, как неумолимо меняется её тело, как наливаются, созревают её груди, как постепенно округляется её живот.

Вера сидела в комендатуре на своём рабочем месте, печатала очередной еженедельный отчёт, которые Генрих Штольц регулярно отсылал в штаб.

Неожиданно в глазах помутнело, её затошнило. Она быстро налила воды из графина, попыталась запить, но ничего не вышло, тошнота только усиливалась.

Открылась дверь кабинета, вышел комендант, заговорил о чём-то с Петером Бруннером. Вера в этот раз даже не прислушивалась. Следовало любым путём сдержаться, перетерпеть. Однако это оказалось невозможным. Штольц не уходил, спокойно беседовал, как обычно, поглядывал в её сторону.

Не в силах больше ждать ни секунды, Вера вскочила и бросилась в уборную.

Генрих Штольц внимательно посмотрел ей вслед. Его подозрения, возникшие не так давно, подтверждались всё больше. Он не хотел спешить, торопить события, сначала следовало окончательно убедиться во всём. Но, похоже, дальше уже тянуть нельзя, необходимо срочно объясниться.

Когда первый раз ему пришла в голову мысль о беременности Веры, он (чего уж тут скрывать!) испугался. Совсем не ожидал этого, никак не был готов к рождению их ребёнка. Но чем дольше он об этом думал, тем больше привыкал к этой мысли, тем сильнее она ему нравилась, и теперь он постоянно исподтишка наблюдал за Верой, с жадностью подмечал детали, свидетельствующие в пользу его открытия.

Генрих встал, не спеша прошёл по коридору в конец здания, где находилась уборная, прислонился к стенке, прислушался. Удовлетворённая улыбка появилась на его лице.

Уборная была гордостью Штольца, её построили в левом крыле под его непосредственным руководством. Прежние хозяева здания пользовались дощатым строением во дворе. В комнатке всё блестело чистотой, пахло хорошим немецким мылом, и от этого почему-то она казалась сейчас Вере особенно отвратительной.

Её отчаянно рвало. Она стояла на коленях возле унитаза, ждала, когда судороги, выворачивающие её нутро наизнанку, прекратятся, дадут ей вздохнуть.