Владимир Алеников - Звезда упала

Только когда его развернули, чтобы зашвырнуть в кузов грузовика, Вера в ужасе узнала доктора Астахова.

Другая пара солдат вынесла сильно забинтованного раненого, которого вместе с носилками небрежно засунули туда же, в кузов. После чего Генрих Штольц попрощался со Штефнером, все расселись по машинам и уехали, а главврач вернулся обратно в здание.

Вера подождала ещё немного на всякий случай, затем вышла из-за дерева и на негнущихся ногах направилась к входу в госпиталь.

Случилось что-то страшное, непредвиденное. Она жалела доктора, жалела себя, но главное — было совершенно непонятно, что делать дальше. Внезапно свалившаяся на неё, но казавшаяся временной беда обернулась безнадёжным неисправимым несчастьем.

Впереди был полнейший беспросветный тупик.

Хоть в чём-то Вере повезло. В больничном коридоре она почти сразу наткнулась на Надю, выносящую судно. Увидев подругу, та коротко кивнула в сторону лестничной площадки и побежала дальше.

Вера послушно поплелась в конец коридора.

Прижалась носом к холодному стеклу окна, невидящим взглядом смотрела на чернеющую в снегу дорогу.

Зачем она пришла сюда, чего хочет от Нади?!

Совершенно ясно, что никто уже не сможет ей помочь…

Через несколько минут за спиной послышались шаги. Вытирая покрасневшие от слёз глаза, подошла Надя.

— Что произошло? — коротко спросила Вера.

Надя ответила не сразу, сначала достала сигарету, закурила и несколько раз глубоко затянулась.

Вера терпеливо ждала.

— Партизана нашли среди раненых, — наконец заговорила Надя. — Сергей Петрович лечил. Он и говорить-то, бедный, не мог, был без сознания, его в голову ранило. А вон тот, рыжий, всё равно пронюхал!

Она кивнула на проходившего мимо и окинувшего их подозрительным взглядом рыжего немецкого фельдшера.

— Ты знала? — спросила Вера, когда немец скрылся в конце коридора.

Надя печально покачала головой.

— Далеко не всё. Я даже поначалу не знала, что он наш, знала только, что его вчера привезли и сегодня ночью должны были забрать. Такой риск сумасшедший, потому что какой-то важный человек, командир… Видимо, выхода другого не было. Уж в очень тяжёлом состоянии он… Я толком ничего не знаю, Вера, но как-то всё продумали, организовали. Мне ведь никаких подробностей Сергей Петрович не рассказывал. Он, конечно, рисковый мужик, но, как правило, всегда хорошо понимал, что делает, зря бы себя подставлять не стал. Но вот, видишь, всё сорвалось… Из-за этой рыжей сволочи! Что с ними будет, как ты думаешь?

— Боюсь, ничего хорошего, — пожала плечами Вера. — По идее, должны в СД передать. Но, может, какое-то новое распоряжение получили… Не зря же эсэсовцы приехали.

Надя безнадёжно кивнула, затушила сигарету. Живыми они их скорее всего никогда больше не увидят, куда бы, в какие фашистские руки ни передали этого раненого партизанского командира и доктора Астахова.

— Тебе сейчас лучше уйти, — попросила она. — Штефнер и так рвёт и мечет. Я сама к тебе забегу, как смогу.

Надя убежала.

Вера посмотрела ей вслед и уныло побрела обратно, в морозную тьму.

Шла, глядя перед собой невидящими глазами. Если бы не это несчастье, она уже через час навсегда освободилась бы от кошмарной трясины, в которую всё глубже погружалась с каждым днём. Последняя надежда выкарабкаться рухнула.

Трясина и до этого держала её цепко, планомерно всасывала в себя, а теперь окончательно вцепилась в неё мёртвой хваткой.

На следующей неделе, в среду, всё население Дарьино было вновь собрано на площади перед комендатурой.

Вера и Надя молча стояли в общей толпе, крепко держали друг друга за руки. Безостановочно валил мокрый снег, стоило чуть-чуть поднять лицо вверх, как он тут же залеплял глаза.

Со вчерашнего дня площадь сильно изменилась. Посреди неё возвышались две свежесколоченные виселицы. Рядом переминались на морозе Генрих Штольц с Петером, знакомые Вере эсэсовцы, переводчик Клаус, полицаи с покрасневшими от холода лицами.

Под одной из виселиц солдаты поставили на ящик сильно приволакивающего ногу доктора Астахова. Доктор одним глазом глядел на толпу, другой заплыл настолько, что открыть он его не мог.

Петлю второй виселицы набросили на шею раненого партизанского командира. Тот, похоже, был в сознании, но вряд ли чётко осознавал, что с ним происходит, настолько бессмысленным казался его взгляд. Бинты с него большей частью сорвали, а те, что остались, превратились в грязные, пропитанные сочившейся кровью тряпки. Стоять он не мог, его поддерживали с двух сторон, чтобы не дать обвиснуть раньше времени.