Иван Петров - Будьте красивыми

Работали молча. Даже Дягилев был угрюмым. На всех сказывались пережитые потрясения, вызванные гибелью Лаврищева и Стрельцова. Только Пузырев говорил почти без умолку и то больше сам с собой, потому что никто не вступал с ним в разговор.

— Ты скажи, Геша, — приставал он к Шелковникову, — ты скажи, как перечислить в точности и по порядку все тринадцать ударов, которые нанесла Красная Армия в этом году? Мы должны это знать или не должны? А вдруг кто спросит, а мы и не знаем! У меня, хоть убей, как ни считаю, получается только двенадцать, а где же тринадцатый удар был, где, ну скажи, Геша?

— Отстань, — отмахивался Шелковников. — На то будут политзанятия…

Варя не могла смотреть на Пузырева, как будто это он своими руками убил Игоря. А Пузырев по-прежнему ходил, выпятив грудь, весело и беззаботно поглядывая на окружающий мир.

Вечером, как говорят, на огонек к связистам нежданно-негаданно забрел один танкист, видимо из той породы забубенных голов, которые чуют присутствие девушек за версту.

— О! — воскликнул он, появляясь в блиндаже и сбив на затылок шлем. — Вот это малинник! Я и то думаю, куда это меня, на ночь глядя, ноги несут. Несут и несут! Девчата, милые, откуда вы такие расхорошие, на каких крылышках к нам залетели?

И запел, подмигнув Пузыреву:

И все отвлеклись от работы, заулыбались, только Варя, подняв голову, вздрогнула, попятилась. Танкист как две капли воды был похож на Игоря: те же миндалевидные жаркие глаза, то же смуглое чуткое лицо, те же усики — Игорь! Она выпустила из рук молоток. Танкист тотчас подхватил его и подал Варе с реверансом.

— Пожалте, мадам. Советую покрепче держать орудие, ненароком пальчик на ножке можете пришибить. — И снова запел:

— Что это вы распелись? — недружелюбно сказал Пузырев.

— Ась? Почему я не курносый? Об этом, дорогуша, папу с мамой спроси.

— Ах ты, акула, хоть и со шлемом, — подбоченясь, сказала Саша Калганова.

— Акула? Обсудим этот вопрос. Преохотнейше. Я к вашим услугам. С кем имею честь? Плотичка? Щучка? О, красноперочка! Как очутились в наших водах?

И, пожирая Сашу своими жгучими глазами, снова запел:

— Эт-то здорово! Эт-то здорово! — в восхищении воскликнул Пузырев. — Новый вариант «Огонька»! Если вы не против, разрешите, я запишу эту песенку.

— Своих сочинений не распространяю, — причмокнул танкист. — Может влететь. От начальства. По уставу интенданты не должны шляться по девушкам. А я что распространяю? А ну-ка его, субчика, на губу на всю катушку за искажение действительности! Не сидел? А я сидел, знаю…

— А мы, девушки, — чем-то взволнованная, мечтательно сказала Саша Калганова, — ой как хорошо распевали у себя в деревне! Наша деревня на пригорке, далеко слыхать. Особенно по вечерам…

— Вечером, разрешите доложить, и лягушки громко орут, красноперочка, а ты сейчас спой. Давай-ка на пару, можно и на опушку выйти, а?..

Танкист зубоскалил битый час. На прощание веселый человек сказал:

— Спасибочко за компанию, дорогуши. И тебе, красноперочка. Не поминайте лихом. За войну пять машин на тот свет отвез. Завтра, может быть, себя повезу. — Притворно зевнул: — Неохо-о-ота! Страсть! Если вернусь, забегу. Прощевайте…

Последние слова танкиста погасили вспыхнувшее веселье. Человек, оказывается, зубоскалил и рисовался потому, что завтра ему в бой, что на душе у него неспокойно: сколько и в самом деле может ходить по пятам удача?

Это поняли все. Не хотел понимать только Пузырев.

— Ну скажи, Геша, скажи, где был тринадцатый удар? — снова пристал он к Шелковникову.

— У тебя в голове — и самый сильный! — внезапно и зло отрезала Саша Калганова.

— А ты уже втюрилась в танкистика? — огрызнулся он. — Красноперочка!..

Варя с Гараниной снова склонились над столом, взяв инструмент. Танкист напомнил Варе не только Игоря, но и то, что Игорю нет и не может быть замены. Он был только один такой на всем белом свете, неповторимый, незаменимый. И это сознание невосполнимости потери, какую она понесла со смертью Игоря, было настолько тягостным, будто у Вари отняли половину сердца.