Иван Петров - Будьте красивыми

— Немцы в таких делах плохие защитники, лучше не ссылаться на них.

— Хорошо. Сошлюсь на работников вашего отдела.

Генерал увидел, как дернулось лицо его собеседника.

— Имеете в виду капитана Станкова? Он больше не работает в отделе!..

— Напрасно, — озабоченно сказал Прохоров. — Капитан Станков — серьезный человек.

— Человек! У нас есть понятие — серьезный работник. Как будет выглядеть этот серьезный человек, а заодно с ним и все мы, если по нашему запросу поступят компрометирующие данные на Карамышеву?

— Вы их специально собираете, эти самые… компрометирующие данные на людей? Напрасно, подполковник, напрасно, — даже с некоторой брезгливостью повторил Прохоров, вставая. Встал и его собеседник. Вторую половину встречи они провели стоя. — Если не секрет, интересно бы знать, бывают ли люди совершенно без всяких, как вы называете, компрометирующих данных? Что вообще вы называете компрометирующими данными? Социальное происхождение, родство, ошибки, выговор, суд, плен, оккупированная территория — это вы имеете в виду?

— Ну, с такими «данными» не о чем, пожалуй, и говорить! — осклабился подполковник Иншев.

— Да, но разве все это вечные, пожизненные данные? Разве эти данные дают какой-то юридический повод судить людей на вечный срок, без права на исправление? — Вдруг предложил серьезно: — А если, послушайте, подполковник, а если вам собирать о человеке и все хорошее, не пробовали? Так люди всегда, судили о людях — по их достоинству. Так подбирали: даже пастухов в деревне. И, представьте, редко ошибались!..

Иншев криво усмехнулся:

— Простите, мы не отдел по производству в чины.

— Что же касается девочки, — не слушая, громко, властно продолжал Прохоров, — с нею у нас все решено. Ошибке дана соответствующая оценка, виновная наказана по линии командования. Все оформлено соответствующим приказом. Дело считается законченным. Вам направить копию приказа?

Подполковник Иншев был озадачен. Склонив голову как-то набок, он молчал и будто к чему-то прислушивался. Молчание продолжалось долго, очень долго, вдруг, на какое-то мгновение на его сухом, пергаментном лице промелькнуло что-то вроде сомнения. Он привык, чтобы его боялись, перед ним дрожали. Генерал, скрестив на животе руки, смотрел на него с жалостью.

— Хо-ро-шо, пришлите, — наконец сквозь зубы, по-иноязычному, с нажимом на каждом слове, сказал Иншев: — Спасибо за внимание. — И улыбнулся заученно: — Все же подводить черту по этому делу мы пока не будем, посмотрим, что покажут данные на нее. — Прищелкнул каблуками: — Разрешите откланяться.

Морщась, генерал кивнул головой.

Еще более морщась, так, что продольные складки жгутами собрались на лице, сел за стол, когда остался один. Во всей этой истории было что-то большее, нежели простое столкновение из-за ошибки в разведдонесении. «Ишь додумался: раскрыли противнику тайну наступления! — думал Прохоров, уже не сдерживая, а разжигая свой гнев: — Прямо сажай всех в кутузку, без рассуждений! Ишь герои!»

Прохоров и раньше понимал, что дело Карамышевой надо как-то кончать, но для решительных действий ему чего-то не хватало, может быть, вот этой самой встречи с начальником особого отдела, может, вот этого гнева, который воспламенил бы его. Иные люди в гневе способны сделать жестокое, несправедливое, у старого генерала был своеобразный характер: в гневе он чаще делал хорошее, доброе, гнев ему, собственно, и нужен был для того, чтобы сделать хорошее, решиться сделать хорошее, и потому он все более разжигал себя, твердя: «Ишь герой! Ишь ретивый! Намазурился в гражданке, море по колено, забыл, куда пришел! На войне пока еще все решают военачальники, вот так вот, батенька, военачальники, вот так вот!»

Наконец он самым решительным тоном заказал телефонный разговор с командующим армией, с тем чтобы самым решительным образом поговорить с ним о деле Карамышевой.

Однако все получилось не так, как думал генерал. Командующий, узнав его по голосу, не дал ему даже слова молвить, весело, не скрывая своего отличного настроения, воскликнул:

— Вы мне как раз и нужны, Владимир Михайлович. Я только что собирался звонить вам. Погодка у вас ничего, отличная? Прекрасно! А на вас есть жалоба, товарищ дорогой, слышите, жалоба!

— Слушаю, товарищ Двенадцатый.

— Что ж это вы даже не поговорите с человеком, все у вас будто дочки, одна она падчерица, а? — Прохоров прикашлянул, не зная, что сказать. — Жалуется, очень жалуется, Владимир Михайлович!