Иван Петров - Будьте красивыми

Скуратов опять остановил машину, и это было как раз против того места, где на обочине была примята трава: здесь недавно лежал раненый Троицкий. Выйдя из кабины, Скуратов внимательно осмотрел примятую траву, как будто хотел что-то найти тут, поднял голову, окинул взглядом поле, ближний лесок, крикнул:

— Дягилев!

— Слушаю, товарищ инженер-майор! — с готовностью ответил Дягилев и выпрыгнул из машины.

— Куда все запропастились, Дягилев?

— Не знаю, товарищ инженер-майор…

Скуратов посмотрел на него, пожевал губами.

— Мы должны пробиваться, Дягилев. У нас есть приказ. Куда подевались машины комендантской роты?

— Они, наверное, поехали к месту. Троицкий знал дорогу.

— Ничего он не знал! Оставьте Троицкого! — закричал Скуратов.

— Есть оставить! — тихо сказал Дягилев.

— Они за нами не вернулись. Значит, поехали вперед. Куда вперед? — Скуратов опять пожевал губами, и Дягилев посмотрел на него с удивлением: Скуратов до этого никогда не жевал губами. — Назад нам нельзя, Дягилев. Мы выполняем приказ. Мы должны ехать только вперед!

— А если впереди… немцы?

Скуратов вскинул глаза:

— Какие еще немцы! Впереди наши войска. Откуда быть немцам? — Скуратов решительно сложил карту. — Что же мы стоим? Мы должны ехать, Дягилев, мы топчемся на месте. Мы должны ехать только вперед — и налево!..

Как всякие малодушные люди, сказав слова, в какой-то мере опровергавшие его собственные сомнения, Скуратов тут нее поверил в них, будто его убедил кто-то другой, знающий и осведомленный. С видом человека, прозревшего и обретшего решительность, он сел в кабину, Дягилев, пристыженный и униженный, будто проявил трусость, перевалился через борт, и машина, чуть не съехав в придорожную канаву и пробуксовав по влажной траве, помчалась вперед. Проехав с полкилометра, она свернула влево, на еще более узкий проселок без всякого твердого покрытия, на вид глинистый и скользкий, спустилась в низинку, уверенно взлетела на подъем, ринулась через горбатое поле — одна-одинешенька. Скуратов в кабине держал у себя на коленях карту, и карта придавала ему уверенность.

Когда выезжали на поле, сзади послышался крик, на поляну из кустов выбежали солдаты, свистя и махая руками, и все подумали, что солдаты кричат потому, что увидели девушек.

— Контуженные! Как дикари! — сказала Саша Калганова.

— А может, это кричит твой танкистик? — съязвил Пузырев.

— Танкистик не пришел. Не вернулся. Значит, больше и не кричит, — сказала Саша, тяжело вздохнув, и на это ничего не ответил даже Пузырев.

Справа, совсем близко, спереди, разорвался снаряд, за ним, дальше, у самой дороги, — второй, еще дальше — третий. Стреляли сзади — и, кажется, опять свои. Что за напасти! Не узнают?! Скуратов толкнул Чинарева, чтоб ехал быстрее, совершенно уверенный в том, что так и надо: за пригорком, ему казалось, снаряды не достанут.

Когда проскочили высокую горбину поля и скатились на другую сторону пригорка, стрельба прекратилась, навстречу подуло свежим, будто бы сквозным ветерком. Все облегченно вздохнули. И небо на западе внезапно стало разгораться чистым и ясным огнем. Это уже садилось солнце — они, оказывается, блуждали целый день.

На другой стороне поля, внизу, опять начинался кустарник, там были люди. Кустарник шел и справа от дороги, и слева, справа — ближе, слева — дальше, Скуратов остановил машину, крикнул Дягилева. Дягилев в третий раз спрыгнул вниз.

— Слушаю, товарищ инженер-майор.

Скуратов, не вылезая из кабины, изумленно, склонясь к ветровому стеклу, смотрел на дорогу. Дягилев перевел свой взгляд и увидел, что на дороге не было никаких следов от машин, здесь вообще не было никаких следов, и дорога была такой, точно только что освободилась из-под снега: глина и лужицы воды на ее поверхности были будто бы затянуты паутиной.

— Здесь не проходили машины, Дягилев, — сказал Скуратов, еще не веря тому, что видел.

— Не проходили, товарищ инженер-майор, — сказал Дягилев.

И вдруг оба вздрогнули: люди, что были в низине, в кустах, бежали к ним по дороге, по полю, стараясь окружить со всех сторон. Это были немцы.

— Немцы! Немцы! — одновременно закричали и на машине.

Все произошло очень быстро. Чинарев сделал отчаянную попытку развернуть машину, но взял слишком круто, машина сползла задним колесом с дороги и забуксовала. А немцы были уже совсем близко, можно было расслышать их крики…

Скуратов будто очнулся, вздрогнул, распрямил свои сутулые плечи, вскинул глаза на Дягилева. И в них Дягилев прочел и недоумение, и сознание собственной вины и собственной ошибки, и мольбу о помощи, и закипавшую решимость как-то и во что бы то ни стало поправить допущенную ошибку, предотвратить беду, в какую он, Скуратов, попал сам и завел людей, доверенных ему. Только в этот момент они, и Дягилев и Скуратов, совершенно ясно поняли то, что можно было очень легко понять б самом начале, если бы Скуратов не пытался кого-то переупрямить: и что все остальные машины из команды Троицкого пошли в другую сторону, и что бойцы на опушке кричали им, предупреждая об опасности, и что по ним стреляли из пушки именно свои и именно для того, чтобы тоже предупредить об опасности, и что надеяться на какую-то сплошную линию фронта во время наступления, когда все в движении и у нас и у немцев, было по крайней мере глупо. Понять, оценить и взвесить все это было достаточно того предельно короткого мига, когда Скуратов вскинул глаза на Дягилева. А в следующий миг он уже кричал, выпрыгнув из кабины: