Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат

– Послушайте, товарищ санинструктор! – сказал он. – Просто указывайте мне, кого нести, а носить я буду сам.

Рита кивнула.

Повозки для эвакуации быстро заполнялись и уезжали. Подкатывали новые. Грузили на них только гарантированных «жильцов». Этим занимались все, кто мог ходить, – санитары и санинструкторы, легкораненые солдаты и офицеры. Засыпающие на ходу военфельдшеры указывали, кого нужно брать в первую очередь. Выходило, что самых здоровых. На вопрос об эвакуации тяжелораненых они бездумно отвечали, что, мол, таков порядок, первыми к переправе через Дон уедут наиболее боеспособные.

То же делала и Рита. Когда Белоконь взваливал на плечо или вел очередного бойца, она покорно провожала их до повозки. Некоторые солдаты ругались, но в большинстве своем раненые сквозь зубы терпели грубое обращение. Они уезжали – и это было главным.

Телег оказалось всего семь. Все они быстро оказались заполненными и укатили, подпрыгивая и скрипя. Но раненых в госпитале не убавилось. Среди оставшихся бойцов росла паника, однако им вовремя объявили, что вот-вот прибудут грузовики – куда более комфортный и подходящий для них транспорт. Насчет комфорта можно было поспорить – машины обычно тряслись так, что от этого открывались даже прошлогодние раны. Но уверение подействовало. Стали ждать огромную автоколонну, спешившую на помощь пострадавшим в бою героям.

Первым за ранеными приехал давешний братский катафалк – грузовик, на который еще недавно забрасывали трупы. Дощатый кузов был красным, внутри стояли лужи крови, не успев просочиться в щели. И даже туда солдаты соглашались лезть. Машина быстро заполнилась. В кабину к водителю сели двое хирургов, а в кузов к раненым подняли несколько коробок с инструментами и бинтами, ящики с йодом и спиртом.

Грузовик уехал. Операционная прекратила свою работу. Раненые доверчиво ждали обещанную колонну с транспортом.

Санитары в последний раз обошли ряды, предлагая солдатам воду. Потом они бросили даже это несложное занятие и устроились в тени операционной палатки. Медсестры, медбратья, трое красноармейцев, имевших отношение к госпиталю… Тихая компания из дюжины человек. Они негромко переговаривались, по рукам ходили бутыли со спиртом.

Рита села на один из ящиков поодаль и стала рисовать палочкой на земле. Не отстававший от нее Белоконь заметил, что у нее сильно дрожат руки. Он присел рядом с Ритой и положил ей ладонь на плечо. Девушку трясло. Белоконь слышал, как она дышит – судорожно, прерывисто – похоже, что ее лихорадило.

– Подождите здесь, хорошо? – сказал он ей. – Я сейчас.

Белоконь отошел попросить у санитаров спирта. Ему дали лишь потому, что видели, как он таскал раненых. Когда сержант с полной кружкой обернулся к ящику Риты, ее уже там не было.

Девушка брела между рядами раненых к брошенным командным блиндажам. Бойцы приподнимались и звали ее, тянули к ней руки и умоляли о помощи, но Рита, похоже, их даже не видела. Белоконь пошел за ней. К нему точно так же тянулись, а он точно так же не замечал раненых – перед его взором была лишь ее спина с поникшими плечами.

Кроме стонов слух резали какие-то непонятные крики и следующие за ними ругательства. Не останавливаясь, сержант оглянулся.

Между ранеными ходил похохатывающий санитар Телятин и бил их по головам своей дубиной. Белоконь отвернулся. Анестезиолог, да. Причем лучший в нынешних обстоятельствах…

Наконец ряды закончились. Белоконь обогнал Риту и встал у нее на дороге. Санинструктор попыталась его обойти. Сержант сунул ей в руки кружку.

– Выдохните и пейте!

Она сделала глоток или два и сильно закашлялась. Спирт расплескался. Рита выпустила кружку из рук, и та покатилась по земле, издавая жалобный жестяной звук. Девушка несколько раз вдохнула, хватаясь руками за гимнастерку Белоконя, потом оттолкнула его и побежала к одному из блиндажей. Дверь была распахнута, Рита нырнула в темноту и захлопнула за собой дверь.

Белоконь зачем-то подобрал кружку и снова бросил ее на землю. Немного постоял в неуверенности. Риту было жалко. Он почти с ней не разговаривал, а она вела себя отрешенно, но что-то в ее облике вызывало у Белоконя щемящее сочувствие. Одна, слабая и одинокая, среди крови и смерти… Странно, ведь в полевом госпитале были и другие медсестры, девушки-санинструкторы, и они реагировали на все гораздо живее. Нередко с ними случались истерики. Однако Рита казалась куда более беззащитной и одинокой. Она замкнулась в себе, потому что уйти отсюда было некуда – только в себя. В воспоминания, в мечты о светлой жизни после войны…