Вадим Собко - Залог мира. Далёкий фронт

Это был уже английский сектор Большого Берлина. На улицах то и дело попадались офицеры в иностранной форме. Но Соколов не смотрел по сторонам. Мысли его были заняты лишь одним: как бы не опоздать к прибытию поезда.

Через несколько минут они добрались до Силезского вокзала. Капитан выбежал на платформу. От огромного ажурного сооружения из железа и стекла остался только остов — голые заржавленные рёбра. Пронизывающий осенний ветер гулял по перрону. На стене чёрный человек в низко надвинутой шляпе с таинственным видом всё ещё прижимал палец к губам, произнося: «Тсс!».

Капитан приехал слишком рано. Почти полчаса пришлось ему мерять шагами перрон. С большим букетом астр ходил он взад и вперёд по длинной асфальтовой платформе и думал о предстоящей встрече с Любой. Появились флегматичные железнодорожники, перрон постепенно заполнялся людьми, но Соколов, охваченный своими мыслями, никого не замечал.

Вдруг совсем близко зашипел паровоз, а потом мимо побежали длинные синие вагоны экспресса. Когда в окне промелькнуло напряжённое лицо Любы, капитану показалось, что эти проклятые вагоны никогда не остановятся.

Через минуту Соколов уже обнимал жену.

А Люба, немного оробевшая и бледная, обеими руками прижимала к себе букет, стараясь скрыть подступившие слёзы.

Они так долго мечтали об этой встрече, что теперь неожиданно растеряли все слова и лишь безмолвно смотрели друг на друга.

Люба была такой же, какой помнил и представлял её себе Соколов: ровная линия бровей, красиво очерченные губы. Темнокарие глаза глядели на него с нежностью. Ох, сколько раз видел капитан эти глаза во сне!

Наконец, они заметили, что, кроме них, на перроне почти никого не осталось: поток приезжих успел схлынуть. Капитан легко подхватил чемодан и сказал:

— Ну, Любонька, вот и начинается для тебя Германия.

— Неприветлива она на первый взгляд, — поёжилась Люба, глядя на голые стальные фермы.

— Ничего… Сейчас поедем домой, отдохнёшь, осмотришься.

Они направились к выходу. Чёрный человек со стены погрозил Любе пальцем и предупредил: «Тсс!». Она снова поёжилась.

Навстречу шёл носильщик.

— Это немец? — спросила Люба у мужа и остановилась.

— Наверно.

— Можно с ним поговорить?

— Попробуй.

Люба, волнуясь, словно на экзамене, впервые попробовала применить на практике своё знание языка. Как и многие молодые люди нашей страны, она изучала немецкий в семилетке, потом в техникуме, затем в институте, и всё ей казалось, будто она ничего не знает. Но это было не так, в чём она сейчас и убедилась.

— Скажите, пожалуйста, где помещается камера хранения? — спросила Люба у носильщика, с тревогой ожидая услышать в ответ «не понимаю».

Носильщик, видимо, отлично её понял, потому что тут же вежливо объяснил, где помещается камера, и немедленно предложил свои услуги.

Люба обрадовалась. Камера хранения была ей совершенно не нужна, но она продолжала говорить с немцем уже более уверенно. Капитан мог поздравить жену.

— Ты у меня совсем молодец, — сказал он. — Это ты нам всем большой подарок сделала. А я-то думал, тебя здесь придётся учить…

Люба даже зарделась от такой похвалы.

Когда она садилась в машину, Ваня пристально рассматривал Любу, а потом заявил:

— Я так и думал, товарищ капитан?

— Что вы думали?

— Что у вас должна быть правильная жена, — ответил он, включая скорость.

Люба улыбнулась, счастливая и немного встревоженная новизной впечатлений.

Всё ей было интересно. Ведь о Берлине ещё так недавно она лишь читала в газетах. И вот теперь этот город вставал перед ней во всём своём мрачном обличье.

По маленьким уличкам, осторожно пробираясь между не засыпанными ещё воронками, они проехали на Франк-фуртераллее. Перед Любой нескончаемой чередой тянулись развалины. На протяжении нескольких километров этой длиннейшей улицы почти все дома были разрушены. Накренившиеся стены упирались в небо, как гигантские изломанные бивни. Вон там, точно ножом, отрезана часть дома, и обнажились чьи-то жилища, напоминая причудливую театральную декорацию.

Франкфуртераллее, прежде широкая оживлённая улица, теперь в некоторых местах была совершенно непроезжей. Асфальт изогнулся, будто поднятый неведомой подземной силой. Стены нависли над тротуарами, грозя каждую минуту рухнуть, о чём предостерегали пешеходов большие надписи.

Обогнув какие-то пустынные кварталы, машина выехала на Александерплац, где некогда был центр Берлина. Высокие десятиэтажные здания и здесь рассказывали о последних боях. Наверху одного такого дома чудом уцелела большая вывеска: «Ионас. Готовое платье». А под вывеской на несколько этажей зияющая пустота. И со всех сторон смотрят чёрные глазницы — обожжённые пустые проёмы окон.