Валерий Горбань - Чеченская обойма

Он успешно окончил институт. А потом надел погоны. Но главные экзамены на высокое звание врача были еще впереди.

2 декабря 1988 года отряд курсантов Калининградской школы милиции под командованием подполковника милиции Владимира Попова и прикомандированный к ним врач следственного изолятора лейтенант Нижников прибыли в село Тохмуджа. Село было азербайджанское по населению, но располагалось в Красносельском районе Армении, над озером Севан, на высоте две тысячи метров. Оно было красиво и, по российским понятиям, сказочно богато. Атакой отечественной и импортной аппаратуры и таких условий, какие Константин увидел в районной поликлинике, не было ни в одной калининградской больнице, включая областную.

Потом, когда сто пятьдесят калининградских парней дружно сдадут кровь пострадавшим от землетрясения в Ленинакане, главврач поликлиники Юрик станет называть Нижникова «Костя-джан». И будет безотказно снабжать своего русского друга любыми необходимыми медикаментами. Свое медицинское богатство он объяснит очень просто:

«Я поехал к министру. Сказал: «Очень нужно». А он сказал: «Бери, дорогой, только чтобы не стояло, а работало». И у меня все работает».

Когда Константин, по просьбе Юрика, возьмет на себя обслуживание Тохмуджи и прилегающих сел, он поймет и причину личного благосостояния коллеги, который (в советские-то времена) жил в трехэтажном доме с зимним бассейном в подвале и летним — во дворе. По местной табели о рангах врачи шли сразу за районными руководителями. За простой визит к больному хозяева дома платили червонец. В ходе лечения вознаграждение увеличивалось многократно. Русский офицер Нижников попал в сложную ситуацию. Брать деньги с больных?! Но отказ сопровождался обидами и даже подозрениями: «Наверное, не хочет лечить, раз денег не берет».

Потом местные привыкли и сменили тактику. Сразу по завершении работы Костю-джана чуть ли не на руках несли к накрытому столу. И попробуй не поешь, не подними бокал за здоровье своего больного. А визитов — порой несколько в день…

В своем доброжелательстве, гостеприимности, в трудолюбии и предприимчивости армяне и азербайджанцы не отличались друг от друга. И потому особенно странно и страшно было видеть опустевшее село, которое, под давлением армян, покинуло большинство жителей, и слышать о том, что азербайджанцы творят такой же беспредел в контролируемых ими селах.

Калининградцам была поставлена звучавшая тогда еще необычно задача: «восстановление конституционного порядка в зоне вооруженного конфликта». Курсанты шутили:

«Не знаем, как конституционный, а калининградский порядок мы здесь установим».

И установили. Люди почувствовали себя под надежной защитой.

Националисты не оставили это без внимания. Практически сразу начались обстрелы школы, в которой расположились курсанты, и блокпостов. Тогда Костантин и услышал впервые, как поют и взбивают совсем рядом щебнистую землю бандитские пули.

Если честно, я больше боялся не самого обстрела, а струсить перед лицом ребят. Я же не мог заранее знать, как сработают мои инстинкты, подкорковые, бессознательные реакции… Ну, ничего. Хоть нас и здорово прижали, стреляли сверху, с гор. Было ощущение полной открытости, беззащитности, но я понял, что могу владеть собой в опасных ситуациях. И это было для меня очень важно.

А восьмого декабря — новое испытание. Гораздо страшнее первого.

Константин, сидя в медпункте, бывшем кабинете завуча, писал письмо домой. Где-то рядом набирал скорость поезд. Дрожали стены… и вдруг шибануло:

«Какой здесь, на двух тысячах, поезд?!»

В коридоре кто-то закричал: «Землетрясение! Все — на улицу!»

Нижников пулей вылетел во двор. Из дверей и окон горохом сыпались курсанты. Несколько человек выскочили из бани в чем мать родила. Поднялся ураганный ветер, который принес тучи небывалой здесь, в чистых горах, пыли. Земля качалась, как штормовая палуба, многие попадали с ног. Константин оказался на краю площадки, с которой открывался величественный вид на огромную горную долину. И он увидел картину апокалипсиса. От горизонта навстречу, к горам, шла волна. Земля поднималась гигантским валом, который накатывался с жуткой неотвратимостью. На гребне вала подпрыгивали и складывались дома и валились деревья…

До Тохмуджи докатился удар силой около четырех баллов. Село устояло, их школа — тоже. Земля стихла.

Люди стали приходить в себя, упавшие — подниматься на ноги. Напротив Кости стоял абсолютно голый, покрытый налипшей на влажное тело пылью, курсант. Блестели только его обезумевшие глаза и кокарда нахлобученной на голову фуражки. У многих был не менее живописный вид. И тогда у людей началась реакция. Дикий, гомерический хохот валил с ног не хуже землетрясения. Многие дохохотались до истерики, но остановиться не могли…