Мкртич Саркисян - Сержант Каро

— И этот осиротел, — сказал он, показывая на теленка. — Мать немцы увели, вот он и остался сиротинкой. Это еще не все, сынок! Ох, не все… Полон двор скотины был — увели, кур да гусей и тех не оставили. У немецкого офицера глаз был наметанный, не взял только петуха дряхлого. Вот и считай: вдовый журавль, сирый теленок да петух-отшельник…

— Да, «вдовый журавль, сирый теленок»… — Ваан как бы взвешивал смысл этих слов. — Ну и сказал, дед!..

Из беззубого рта старика вырвался скомканный воздух:

— Вот что такое война. Думаешь, на этом все кончилось?.. Нет! Вот, глянь, весна пришла. А сеять нечем, да и кому? Не осталось ни волов, ни сеятелей. Война все живое извела. Глянь, земля поднялась, как тесто в квашне, семени просит. А возьми его в руки, это семя, от тоски по земле усохнет…

«Злой на язык, — подумал Ваан, — уж больно злой. Ему выплакаться куда легче было б, чем так смеяться. Да вот смеется, чтобы жить».

— А сколько солдат войне отдали, отец?

Спросил и пожалел. Брови старика тяжело нависли, он кряхтя расправил спину:

— Четверых… Ни от одного ни весточки, ни строчки… Да какое тебе дело до этого, а?

— Спросил, и все…

— В другой раз не спрашивай, не спрашивай! Негоже нос в чужие дела совать. Понял?! Все отдал, а что получил? Уж коль столько крови потеряли, к чему отступать тогда? Кровь проливать можно, когда побеждаешь.

— Прости, отец…

— Да будет тебе! — сменил гнев на милость старик. — Просто горько мне. Сердце по сынам тоской исходит.

Ваан долго наблюдал за его работой. Худые, жилистые руки старика так любовно прикасались к земле, что он еле сдерживал себя, чтобы не перемахнуть через ограду и помочь ему. Ничего не сказал, только подошел ближе.

— До свиданья, отец. Крепись…

Старик поднял глаза. Из-под косматых бровей дохнуло на Ваана теплом и родительской лаской.

— Береги себя, сынок! Уж коли вы в добре пребудете, так и миру легче станет.

Ваан зашагал к своим. Лейтенант Захарченко уже поджидал его. Сведения из штаба были обнадеживающие: часть фронта на оккупированной территории очищена от врага. Создан партизанский край.

Островок советской земли жил в глубоком тылу противника. Захарченко передал, что пока приказано оставаться на месте, закрепить успех и, удержав село, быть наготове.

Солдаты сгрудились вокруг командиров.

— Надо бы помочь крестьянам!..

— А если нагрянут немцы?

— Мы на приусадебных будем, товарищ лейтенант! Село без семян осталось, одну четверть площадей едва засеют.

Поля заполнились людьми и сразу сделались красивей. Пот струйками стекал за воротник. Приятной болью свело отвыкшие от труда мышцы. Ребята подбадривали лошадей, поглаживая их по крупам:

— Давай, милая, тяни!..

— Ну что стала? Давай!..

«Бог ты мой, — растрогался Ваан. — Лошадей, как волов, подгоняют! Все как дома, в горах, делают. Тоску по земле утолить хотят. Усталость усталостью снимают».

Борозды ровно ложатся одна к одной. Смеясь, любуются бабы и девушки. Вот это работа: бабья спина разве для того создана?

— Нет, ты глянь, какие у них глаза!..

А в глазах огонь теплится. Радости ли, печали — кто знает. Они и сами не знают. Одной войне ведомо, зачем она вырвала плуг из рук пахаря, зачем вложила в эти мозолистые руки винтовку. И человек мстит войне — за отнятую у него человечность. И на короткое время, вернув себе прежний облик, обезумел от радости, обретя самого себя.

Взвился над полем неумирающий «Оровел» — песня пахаря. «Эй, тяни, мой вол, тяни!..» Воздух дрогнул, заколыхался. Голоса слились. «Эй, милый! Тяни, хо!..»

Народная молитва, мелодия армянского края! Не беда, что лошади вместо волов; они те же волы, «ярмо перетирающие, дом кормящие братья». А зеленая равнина — что горная гряда в цвету, поднявшая страну к небу, породнившая их.

… Оровел — глубокая борозда на меже; вьющаяся по склонам гор тропинка, сматывая клубок которой идет девушка. Пастухам — студеную пахту в кувшине, лаваш и сыр несет, а молодому пахарю — свое сердце.

На склонах сгрудились стада туч; облака, как барашки, сквозь редкий туман выплывает смуглый край темнеющего поля. Япунджи — одежда пахаря — свисает с утеса. Седовласый сеятель пригоршнями сыплет в землю золото. Молча, равномерно шагают волы. Земледелец поет. Где — там или здесь? Не все ли равно? Льется песня…

Варужан выводит звонко, светло. В его глазах Армения с ее горами сливается с Украиной, принявшей образ Марины. Марина слышит эту песню впервые. Но ей так понятна и близка она, словно знает ее давным-давно. Да, именно эту песню должен был спеть Варужан, и никакую другую!