Мкртич Саркисян - Сержант Каро

— Разговоры! — обрывает Ваан.

Дорога разбита. Дождевые лужи сделали ее вконец непроходимой, и рота идет, нарушив строй. Туман медленно наползает с реки, окутывает все вокруг. Шагающим сзади бойцам передние не видны. Погода, как говорится, «партизанская», а это значит, что под самым носом ослепшей вражеской авиации и разведки партизаны могут действовать безнаказанно.

— Не растягиваться! — передают по рядам приказ лейтенанта. — Бить по встречным колоннам неожиданно, а там — в лес.

Бойцам понятен смысл приказа. Они знают, чем кончится это для фашистских частей и подразделений.

Вскоре разведчики доносят:

— На подходе рота фашистов. Будут здесь минут через пятнадцать.

— Стой! Встречать врага будем тут! — приказывает лейтенант.

Колонна поравнялась с ними. Звучит резкая команда. Изумленный враг различает в тумане фигуры своих же «немцев». Гремит залп, другой, третий. В ответ раздаются беспорядочные выстрелы, слышатся стоны и проклятия. Лес проглатывает партизан. Растерявшиеся немцы в ужасе расстреливают друг друга, метя в человеческие силуэты в тумане. Пули дырявят, прошивают плотное тело тумана. Только укрывшиеся в лесу партизаны знают, что немцы в бессильной ярости уничтожают друг друга.

Ваан смотрит на часы. Бой на дороге еще продолжается, но шум его постепенно стихает. Лишь изредка перепуганные немцы пускают длинные очереди в пустоту, проклиная злосчастный туман и весь белый свет.

Лес молчит. Безмолвен лес. Медленно движется минутная стрелка. Четыре минуты осталось, три, две — вдалеке слышен перестук колес приближающегося поезда. Еще пятнадцать секунд. Пятнадцать секунд как целая вечность. Поезд мчится навстречу смерти. Вот-вот рванет…

Дико кричит агонизирующий состав, и снова все затихает.

— Отлично поработали, — думает вслух Ваан.

— Да, — обнимает его Авагян.

— Перекур? — ждет приказа старшина.

— Да, — отвечает Ваан.

Еще не кончили перекур, как налетел ветер, прошумел лесом, разметал туман. С деревьев каплет дождевая вода. И вдруг, откуда ни возьмись, открывает глаза на мир истосковавшееся по нему солнце. Ваан смотрит на небо, улыбается:

— Здравствуй!

… Ваану шел пятый год, когда отцу предложили место техника на метеостанции в горах. Семья переехала в село Антарасар. Техник Микаел Чобанян представил документ, удостоверяющий его личность, и неофициальное отношение от республиканского бюро погоды с просьбой к местным властям обеспечить служащего метеостанции жильем и всем необходимым.

— Откуда ж я тебе дом возьму, откуда? Понаписали — обеспечить…

— Я нашел уже, только дайте его мне, — ответил Чобанян. — Домик лесника у самой станции пустует, я был там, смотрел.

— Развалюха-то? Да он у нас уже давно списан, этот домишко…

— А это на что? — сказал он и протянул пару здоровых рук.

«Парень что надо, — подумал о Чобаняне председатель. — Другой бы меньше чем директором школы сюда не согласился, и дали б, а этот приехал погодой заниматься. Пускай остается, подсобим».

Спустя несколько месяцев развалюха лесника была подлатана, подновлена. Кто восстановил ее — узнали, когда техник двух ягнят да нескольких кур покупал.

— Хозяйство завожу, — улыбнулся он, отсчитывая деньги.

— Так это ты в порядок дом привел?

— Я.

— Ну молодец, молодец! — воздали ему должное сельчане.

Ваан рос у леса за пазухой, на берегу реки. И навсегда запомнилось ему детство, не очень-то сытое. А тут еще удалось ему как-то вырвать из пенной пасти горной реки младшую дочь председателя. Она шла по берегу, собирала фиалки, сорвалась и упала в воду. Жарким током крови отдалось прикосновение девичьей груди… Так скоротечно промелькнула юность. Потом умерла мать. Ваан вернулся с кладбища повзрослевшим: с лица его будто кто-то сдунул беспечность.

Он учился и работал в колхозе. По утрам отмахивал три-четыре километра до села, вечером столько же назад. А лето, укоротившее до предела ночь, уводило в прохладу яйлагов [5] Яйлаг — летнее пастбище в горах. , в горы.

Уже учась на филологическом факультете в Ереване, он на каникулы всегда возвращался в село. Отец стал стар. Усталыми и растерянными от одиночества глазами смотрел он на сына.

— Женился бы, сынок!..

— Не влюбился еще, отец! — отшучивался тот.

— Помру, не повидав внуков.

Ваан отмалчивался. Какая-то неотвязная тревога бередила душу, кружила в крови и так же внезапно угасала.

Отец и сын жили словно сироты. Для одного жизнь была покойной женой, для другого — покойной матерью. Дом уподобился храму без святыни.