Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

– Смотреть на меня! Вопрос второй: от кого вы получали задания?

– Никаких заданий я не получала.

– Почему же убили Иванько?

Анна, не поворачивая головы, отвела глаза в сторону.

– Ах, не придумали подходящего объяснения! Вопрос третий: что за человек ходит к вам домой?

– Ко мне разные люди ходят.

– Зачем?

– Берут уроки немецкого языка или просят перевести какую-нибудь бумагу.

– А теперь вопрос последний: вы будете говорить правду?

– Я говорю правду.

– Тогда объясните, где и зачем взяли пистолет?

Анна молчала. Фишер с едкой любезностью напомнил:

– Вы же сами переводили для населения распоряжение немецкого командования, направленное в городскую управу: за хранение оружия – расстрел!

Анна опять отвела глаза.

– Нет, вы на меня смотрите! – Фишер встал, подошёл к ней, взял за подбородок пальцам и резко повернул к себе.

Он искал, чем поразить эту гордячку, и вдруг медленно, отчётливо спросил:

– Хотели разыграть фарс около театрального подъезда? Разве господин Ларский не объяснил вам, что оружие не бутафорское, а настоящее?

При упоминании этой фамилии что-то на миг дрогнуло в глазах Анны, всего на миг, но Фишеру было достаточно, чтобы заметить и обрушить на неё следующий вопрос:

– Кто он, этот Ларский?

Анна стояла с самым независимым видом.

– Отвечайте, кто он?!

– Вы не хуже меня знаете: помощник художника театра.

– Не морочьте мне голову!

– О нём я больше ничего не знаю и ни на какие вопросы отвечать не буду! – твёрдо заявила Анна.

– Ну, это мы ещё посмотрим! Нам достаточно расстрелять вас за хранение оружия…Но мы можем сохранить вам жизнь, если вы проявите благоразумие и правдиво ответите на все вопросы.

Анна чуть-чуть приподняла голову, и Фишер прочитал в её глазах такую твёрдость, что крикнул конвойному в раздражении:

– Увести!

Анну увели. В этот момент вошёл младший офицер и доложил:

– Господин оберлейтенант, Гук обнаружен в своей квартире с простреленной головой!

– Что-о-о?! – заорал Фишер.

– Похоже на самоубийство, – закончил сообщение офицер.

Петрович с недовольным видом то вертел в руках листок, который дал почитать Зигфрид, то снова прочитывал странные фразы: «Лёгкая смерть – это тоже удовольствие. Я прыгнул в колодец». Наконец снял очки и пробурчал:

– Туда ему и дорога… А всё-таки проняло его, мерзавца, письмо матери.

Зигфрид, не отвечая, смотрел в одну точку. «Тяжело ему», – подумал Петрович и как можно мягче спросил:

– Чего молчишь-то?

Зигфрид вздохнул.

– От него всё равно не было никакого толку, – пытался утешить его Петрович.

– Как быть, отец? – заговорил, наконец, Зигфрид. – Гука нет, теперь и совсем ничего об Анне не узнаешь.

Петрович встал к закипевшему чайнику, налил в кружки кипятка, добавил отвара липы с чабрецом, придвинул одну Зигфриду:

– Ты попей, попей, погрей душу.

Зигфрид отрицательно покачал головой.

– Не изводись так… Думаешь, мне Анну не жалко?

– Дело не только в ней, Петрович…Мне кажется иногда, что я зря просидел здесь пять месяцев.

– Как это зря? – недовольно засопел Петрович. – Столько сведений передал. Сам же говорил: из мелочей ваша работа складывается. Чудесные подвиги только в книжках описывают. Вон Морозов и вовсе ничего не успел, а всё равно герой.

– Анна…Анна… Что же делать? Что делать, Петрович?

– Я постараюсь разузнать…А ты куда опять засобирался? Да тебе теперь и шагу нельзя ступить на улицу.

– Не могу же я сидеть сложа руки!

– Да гестапо сейчас всё перероет, чтобы про смерть Гука выведать. Небось, не верят, что сам застрелился.

– Я в город не пойду, не беспокойся.

– Опять на свидание, что ли?

– Надо узнать, какая обстановка в театре… И мысль у меня есть одна…

– Секретная, что ли?

– Какие от тебя секреты? Думаю, рацию всё-таки не нашли, иначе бы Гук сказал.

– Забрать «Юрку» невозможно, – сказал Петрович. – Там дверь опечатана и солдат стоит.

– Уничтожить надо, пока не обнаружили. Рация – самая серьёзная улика против Анны.

– Что предлагаешь?

– Сжечь дом. Зайти со стороны сада, где нет охраны…

– Новогодний фейерверк устроить! – обрадовался Петрович.

– С Василием и сделаете.

Василий ждал Зигфрида в условленном месте, сразу предупредил:

– Нельзя вам теперь в театр вернуться, Сергей Иванович. Кох уже два дня вас спрашивает, нервничает. А вчера в общежитие тип какой-то приходил, вами интересовался. По глазам видать: из гестапо. Как узнал, что вы третий день отсутствуете, тоже занервничал. Я его к директору проводил. Он что-то директору сказал, так из кабинета только и слышалось, что тот «умирает».