Виктор Устьянцев - По ту сторону

Читать на войне некогда. И все-таки бойцы читали: в короткие передышки между боями, пристроившись где-нибудь в нише окопа, в углу землянки, в лощине, укрывающей от огня противника. Читали урывками, порой книгу раздирали на несколько частей, и потом кто-то долго искал продолжение, а кто-то начинал читать с конца. Книгу Островского Картошкин разрывать не разрешил, аккуратно обернул газетой и строго следил, чтобы ее не особенно пачкали. Увидев однажды, что боец взял книгу грязными руками, Картошкин отобрал ее.

— Грязь — не сало, помял — отстало, — ворчливо заметил боец.

— В таком случае вообще не получишь, — сказал Картошкин и не дал книгу.

Поэтому, прежде чем начать читать, Володя долго оттирал руки снегом. Потом пристроился в уголке блиндажа, подвинул сделанную из снарядной гильзы коптилку и так, не отрываясь от книги, сидел всю ночь.

Кроме Павки, ему еще очень понравился Жухрай. Он был чем-то похож на Ульяна Рыбака. Рита, безусловно, походила на медсестру Марусю из санбата…

Неожиданно ему встретились в книге слова, которые он уже слышал от сержанта Картошкина:

«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества…»

Когда он услышал их от Картошкина, то не задумался над ними, просто счел красивыми словами. Но сейчас ему вдруг открылся весь глубочайший смысл этих слов, он почувствовал, что это сказано и о нем, обо всех, кто сейчас отдает жизнь на фронте за освобождение родной земли от фашизма.

Он выучил эти слова наизусть, но все-таки записал их и в тетрадку, хранившуюся для писем родным.

Когда возвращал книгу Картошкину, комсорг спросил:

— Понравилась?

— Понравилась. Ты мне дай еще какую-нибудь вроде этой.

— Другой такой, брат, нет, — вздохнул Картошкин. И, помолчав, добавил: — Может, когда-нибудь и про нас с тобой книжку напишут.

Но, поразмыслив, усомнился:

— Нет, про нас писать пока рано. Вот победим фашистов, тогда видно будет. Да и нам с тобой пока далеко до Павки-то.

— А я бы хотел быть таким, как он, — признался Володя. — Поэтому хочу вступить в комсомол.

— Это ты правильный вывод из книжки сделал, — почему-то обрадовался Картошкин и тут же, достав из планшетки анкету, предложил: — Вот заполни и напиши заявление.

— Но мне еще нет четырнадцати лет.

— Как это нет? А я думал, уже есть.

— Четырех месяцев не хватает.

Картошкин задумался.

— Н-да. Как же это ты, брат? — упрекнул он Володю, как будто именно Володя был виноват в том, что ему не хватает четырех месяцев до четырнадцати.

— Ну ладно, все равно пиши. Думаю, что можно будет сделать исключение. Ввиду особых боевых заслуг.

И хотя на боевом счету Володи Бажанова было уже несколько «языков», взятых в групповых вылазках, и даже один, захваченный лично им, Володя не считал это особыми заслугами и опасался, что сейчас в приеме в комсомол ему откажут. А когда его все-таки приняли, он решил, что звание настоящего комсомольца ему еще надо ох как заслуживать.

А тут, как назло, одна неудача следовала за другой. Один раз упустили немецкого генерала. Это случилось, когда они уже возвращались из разведки. Пока они были в поиске, начался бой, передний край сместился, и трудно было установить, где он сейчас проходил. Они считали, что шоссе, к которому только что вышли, — наше. Им оставалось до шоссе всего метров пятьдесят, когда на нем показалось несколько машин.

— Похоже, начальство едет, вон легковая. Небось сам командующий, — сказал кто-то.

А легковая машина уже проскочила мимо. И они увидели в машине немецкого генерала. Это было настолько неожиданно, что на какие-то несколько секунд они растерялись.

Но эти несколько секунд оказались роковыми — машина скрылась за поворотом. Они открыли огонь, перебили почти всю охрану, но генерала все-таки упустили.

Потом Брызгалин костерил их на чем свет стоит.

— За всю войну такая удача только один раз может быть. Чтобы вот так, в пятидесяти метрах, немецкий генерал был. И вы его пролопушили!

Разведчики смущенно переминались с ноги на ногу, оправдывались:

— Кто же знал? Мы думали, что дорога наша.

— Индюк тоже думал, да сдох. Такую возможность упустить! Я бы сейчас этого генерала как на блюдечке командованию преподнес.