Николай Куликов: Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес!

Тут он вдруг осекся и замолчал — возможно, решил, что не стоит чересчур откровенничать с таким человеком, как я. Мне же вдруг пришла в голову достаточно горькая мысль: «Вот я, русский человек Яковлев, убью русского Дубовцева. И станет в России одним родом меньше. Целым родом, которому, может быть, уже тысяча лет! Тогда спрашивается: ради чего я начал свою борьбу, ради какой России?! Кто в ней останется?»

Моя мятущаяся душа никак не могла найти выход из того тупика, куда я сам себя загнал. Или меня загнали…

— Приехали! — прервал мои «философские» размышления Дубовцев.

Наш «Опель» остановился на углу сельского вида улочки, застроенной одноэтажными частными домиками. Правда, дома были каменными — все-таки мы были в Прибалтике, а это «почти Европа».

— Идти с тобой или подождать в машине? — спросил я.

— Лучше со мной, — быстро отреагировал Дубовцев.

Я понял, что он не хочет оставлять меня в автомобиле. Боится, что уеду без них? Пожав плечами, я вышел следом. Мы направились вдоль темной безлюдной улицы и вскоре остановились перед открытой калиткой.

— Здесь? — спросил я тихо.

— Пятый дом от угла… — несколько растерянно произнес Иван. — Да, здесь. Но почему открыта калитка?

Калитка действительно выглядела подозрительно… Я внимательно осмотрелся: в глубине двора, за сараем, как будто мелькнула неясная тень. А может, показалось?.. Три года в разведке выработали звериное чутье на опасность и обостренную интуицию. Я нутром ощутил какую-то неясную угрозу, исходящую от этого невзрачного домика с деревянной пристройкой-верандой и темными окнами. Напарник Дубовцева, с его слов, должен был ожидать нас внутри…

— Надо идти в дом, — полушепотом сказал Иван. — Я иду первым, ты чуть позади.

Его командирский тон, да и вся ситуация мне все больше не нравились, что я и высказал в резких выражениях:

— Мы как договаривались?! Вывезу твоего дружка — и вы от меня отцепитесь! Остальные проблемы решай сам и в свои игры меня не втягивай! Тоже мне, командир выискался!..

С этими словами я направился было назад, к автомобилю. Но Дубовцев вдруг выхватил из кобуры пистолет и злобно зашипел:

— Стой, мать твою! Пойдешь со мной, или пристрелю.

По его решительному виду я понял, что он не шутит. «Ладно, черт с тобой! — подумал я, подавив вспышку гнева, и направился от калитки к дому. — Выберемся за город, устрою тебе «образцово-показательную» автокатастрофу! Сам напрашиваешься!.. Впрочем, посмотрим по ситуации. Если «коммуняка» и дальше будет размахивать пистолетом, могу отправить обоих к праотцам прямо здесь!..» Уже у самых дверей пристройки я незаметно нажал на застежку чуть выше запястья — теперь мой «зауэр» держался на одной лишь тонкой и упругой резинке.

Дорожка от калитки к дому еще с вечера была тщательно очищена от снега, подметена и густо посыпана золой. Таким же образом была прибрана и часть улицы перед калиткой — латыши народ аккуратный. Поскольку снег ночью не шел, то никаких следов на земле после такой уборки не просматривалось. Тем более луну закрыли густые облака, и стало совсем темно. В общем, ничего подозрительного я пока не заметил (кроме разве что открытой калитки), но что-то мне определенно не нравилось…

Дубовцев постучал, и через некоторое время за дверью послышались шаркающие шаги. Затем старческий голос что-то спросил на непонятном нам латышском.

— Морская контрразведка! — громко объявил Дубовцев по-немецки. — Немедленно откройте!

Послышался звук отодвигаемого засова, и дверь открылась. На пороге со свечой в руках стоял невзрачный седой старикашка с испуганным лицом, на нем было старое пальто, наброшенное поверх нижнего белья. Увидев немецких офицеров, он попятился назад, услужливо кланяясь; при этом его рука со свечкой заметно дрожала, а физиономия приняла еще более испуганное выражение. Мы с Иваном миновали холодную прихожую и вслед за хозяином уверенно вошли в комнату.

Здесь нашему взору открылась весьма живописная — я бы сказал, впечатляющая — картина. При свете керосиновой лампы, стоящей на столе посередине довольно просторной комнаты, я насчитал шесть вооруженных автоматами и винтовками местных латвийских полицейских (это было видно по нашивкам на рукавах их серо-зеленых немецких шинелей). Среди них я увидел того самого смершевца — своего «старого знакомого» еще по соколовскому аэродрому! Он меня, конечно, тоже сразу узнал — не мог не узнать! Но вида не подал: ни один мускул не дрогнул на его лице…