Михаил Аношкин - Трудный переход

Значит, Таня его невеста? Пожалуй, в этом он покривил душой. А Таня назовет его своим женихом, единственным на всем белом свете? После той размолвки, когда он посоветовал ей идти на курсы радисток вместо института, не стало в их письмах сердечности и откровения. Что, собственно, было обидного в его совете? Он написал ей, что думал. Если совет не пришелся по душе, так и скажи: спасибо, но поступлю по-своему. Пожалуйста! Он бы не стал на нее сердиться за такой ответ. Но раз Таня обиделась, значит, нет у нее к нему прочного чувства. Может, они просто выдумали его, это чувство? В самом деле, учились на разных курсах, встречались всего несколько раз, стесняясь друг друга, перед уходом Григория в армию рассорились. И все перешло в переписку. Чем же было питаться настоящему чувству? Да и письма последний год она пишет такие, которые не очень подогревают. Положа руку на сердце, коль ему сказали бы «езжай к Татьяне», поехал бы? Без оглядки? С трепетным сердцем? Пожалуй, нет… Пораскинул бы мозгами сначала. Он ей написал о ранении сразу же, а ответа еще не дождался. От отца есть, а от нее нет. И будет ли?

Пришел Мозольков. В тапочках. Обожженные места, даже сквозь сетку заметно; поблескивали, вроде бы их смазали вазелином.

Мозольков лег и сказал:

— Горит. Доктор какой-то вонючей дрянью смазал.

Алехин спросил:

— Вы вправду в танке горели?

— Нет, зачем? Черти в аду хотели поджарить, да я сбежал.

— Вы, майор, не удивляйтесь, он у нас немножечко простоват.

— Уж и спросить нельзя?

— Спрашивай, милый мой, я ведь к слову.

— Страшно гореть?

— Попробуй.

— Боюсь я.

Улыбнулся даже Мозольков, но ответил серьезно:

— Страшно. Стукнул зажигательным, еще не было страшно. Гореть стали, опять не страшно. А вырвались из огня да подумали, что могли заживо сгореть, вот тогда стало страшно.

— Скажите, товарищ майор, вам не встречался танкист по фамилии Качанов?

— Старшина Качанов?

— Был-то он рядовой. Зовут Михаилом.

— Рядового не знаю, а старшина Качанов есть в роте Сидоренко. Служили вместе?

— До сорок третьего.

— Старшина этот жох большой. У меня, в штабе полка, шифровальщица была — заглядишься-залюбуешься. Кто только к ней не подъезжал, а парни у нас что надо! Всех отшила. Как сумел ее обработать этот дошлый старшина, понять не могу. Она в него влюбилась. Пришлось провести соответствующую разъяснительную работу, но слез сколько было!

— Он, — сказал Григорий.

— Кто «он»? — не понял майор.

— Я говорю — это Мишка Качанов.

— А так парень неплохой, балагур и в бою надежный. За Вислу Красную Звезду получил, я ему и вручал.

— Вторую.

— Знаю. Говорит, в партизанах получил первую.

— Там, — подтвердил Григорий. — Вместе были.

— Где, если не секрет? — спросил Демиденко.

— Под Брянском.

— У кого?

— У Давыдова.

— Знаком, — обрадовался Демиденко. — Про Старика слышал?

— Обязательно, — улыбнулся Григорий. — Между прочим, я его недавно встретил.

— Кого?

— Старика, вернее, подполковника Игонина.

— Не обознался, случаем?

— Исключено. Игонина знаю с осени сорокового года.

— Вот и появились у нас общие знакомые. Может, и про Сташевского слыхал?

— Конечно. Тоже мой старый знакомый. Был. Погиб недавно.

— Что ты говоришь?! Хороший мужик был!

— А вы где были, если всех давыдовских знаете?

— Я ж говорил — у вдовушки.

Григорий чертыхнулся про себя — неясный какой-то этот Демиденко. Разговор потихоньку затих.

Ночью был снова воздушный налет. На этот раз гремело на другом конце города. Утром Света принесла Андрееву костыли:

— Будем учиться ходить.

Григорий удивился — неужели разучился за эту неделю?

— А им? — кивнул головой на соседей.

— Им нельзя. У них обе ноги ранены.

С помощью Светы Григорий сел на койке. Взял костыли и порывисто встал. Считал, что простое дело — встать на костыли. Его качнуло, в глазах поплыли круги. Он наверняка бы упал, если бы не поддержала Света. Она испуганно обняла его за талию и прошептала:

— Сумасшедший, надо ж потихоньку!

Наконец Андреев приладил под мышки костыли, постоял несколько секунд с закрытыми глазами, собираясь с решимостью. Больная нога налилась тяжестью, от пальцев до коленной чашечки возникла тупая непроходящая боль.

— Что же вы? — спросила Света.

— Сейчас, сейчас, — проговорил он и, опираясь на костыли, перенес тело немного вперед и оперся на здоровую ногу. Демиденко его подбодрил, и Григорий вдруг вспомнил, что еще ни разу не видел лица соседа. И медленно, с опаской подковылял к его койке, протянул руку: