Александр Проханов - Восточный бастион

— Оно, не поверите, само поднималось из недр. Как золотой ручей, само лилось в руки. Крылатая Ника — вы ее увидите в музее. Круторогий священный баран. Волки, воины, кони. Золотые бусы, браслеты. Словно под землей находился раскаленный тигель и золотых дел мастер выталкивал на поверхность свои драгоценные изделия…

Белосельцев слушал про то, как, прослышав про золото, приехал на раскоп губернатор провинции, устроил праздничный митинг. Крестьяне из соседних селений приходили подивиться находке. Солдаты из соседнего гарнизона караулили место раскопок. Весть об открытии облетела весь мир. Француз-археолог, специалист по бактрийской культуре, долгие годы копавший на городище, плакал, прослышав, что золотая находка досталась не ему. Зимой, во время снежных буранов, поставили над раскопом палатку, топили печь. Согревая мерзлую землю, углублялись в толщу могильника, где лежали расплющенные легкие кости безвестной царевны, пересыпанные золотыми амулетами. Белосельцев слушал о чуде, посетившем этого маленького смуглого узбека, и думал смутно: «А я? Где мое чудо? Случится или меня минует?»

Хозяин дома Карнаухов, слегка хмельной, радуясь обилию приятных ему людей, обратился сразу ко всем:

— Люди добрые, хотел посоветоваться! Кончается мой контракт, и я стою перед выбором. Либо продлить его на год, либо возвращаться в Москву. Смею думать, я здесь полезен. Реконструкция центра Кабула позволила реализовать мне давнишние градостроительные идеи, футурологические, если хотите. Кабул, задыхающийся в своей средневековой скорлупе, преображается революцией. Рвется из Средневековья в двадцать первый век. Это уникальный повод сочетать минувшее и грядущее. В Кабуле я решаю проблему, над которой работал всю мою жизнь. Мне здесь хорошо. Но Ксения, захочет ли она остаться? Наши путешествия в Газни, Мазари-Шариф. Но нельзя всю жизнь прожить в Кабуле! — Он умолк, посмотрел на жену, долго и любяще, и она оглянулась на его взгляд, чуть улыбнулась.

Белосельцев снова подумал: эти люди, его соотечественники, привезли в Кабул свои таланты и знания, связаны с Афганистаном всем лучшим, чем их наградила судьба. Гордеевы своей электронной хирургической лабораторией, спасающей ослабевшее сердце. Карнаухов и его жена — грядущим градом. Зафар — золотой волшебной находкой.

«А я? — снова подумал он. — Чем станет Кабул для меня? Чем для меня обернется?»

И утреннее видение розового прозрачного дерева, охватившего небо и землю, с сидящим у ствола мудрецом посетило его и исчезло.

— Вы, кажется, в Джелалабад собираетесь? — обратился к Белосельцеву реставратор Николай. — Непременно посмотрите в окрестностях буддийский храм. Там буддизм обретает черты эллинизма. Будда из этого храма находится у меня в мастерской. Приходите, может быть, он вас вдохновит.

— Мы все к вам придем, — сказала хозяйка дома. — А сейчас к столу! Не знаю, удался ли пирог. Хотела испечь его по-московски. Но за чай и за кофе ручаюсь. Кофе настоящий, бомбейский. — Она увлекла за собой гостей, и Белосельцев остался с глазу на глаз с Долголаптевым в комнате с горящим камином.

— Когда прилетел? — спросил Белосельцев, нарушая затянувшееся молчание, досадуя, что первым его нарушил. — Какими судьбами?

— Да уж не такими, как ты. Прилетел по линии Министерства культуры. Хотел посмотреть на все это безумие.

— Вот уж не думал, что встретимся здесь, в Кабуле. В Москве не встречаемся, а тут на тебе!

— Меня пригласил к себе Карнаухов. Сказал, что придет журналист Белосельцев. Сначала я не думал, что это ты. Потом описали твою внешность, и я понял, что это ты. Журналист, что называется, в штатском!

Желание уязвить, насмешливое пренебрежение, сознание своего превосходства — все это породило у Белосельцева давнишнюю, вдруг воскресшую неприязнь, вернуло в прежнее время. Но это было не нужно, это было не вовремя. Прошлое, в прежней его полноте, было бременем, от которого он старался избавиться. Оно было преодолено в его профессии разведчика, сопряженной со множеством новых интересов и связей, в которых прежние забылись и отодвинулись.

— Все-таки поражаюсь тебе, — сказал Долголаптев, играя стаканом. — Черт тебя дернул пойти в разведку и похоронить свой талант. Тебе на роду было написано высокое художественное призвание, я говорил тебе об этом, ты помнишь? Ты бы мог стать отличным поэтом, до сих пор у меня лежат твои молодые стихи. Или оригинальным исследователем культуры русской, индо-германской или кельтской. Твои публикации в университетском журнале о народных песнях и промыслах, о мордовской свастике, о марийском солнце, о языческой каргопольской игрушке. Их читали, восхищались. В них была мистика, откровение. Куда ты все это дел? Стал заниматься войной, политикой, проигрышным, безнадежным делом. Ты бы мог быть служителем Бога, а стал рабом Системы!