Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

Рядом с Даньшиным на мостике коротали вахту два тоже позеленевших от холода и качки сигнальщика. Светало. Успокаивала низкая облачность, мелкий, точно распыленный, дождь. В такую погоду самолеты не летали. Из-под мостика время от времени доносились голоса. Укрывшиеся от непогоды дежурные расчеты, судя по всему, рассказывали друг другу забавные истории. «Наверняка Костя Румянцев про свою московскую довоенную жизнь травит, — подумал Даньшин. — Тертый парень! Кем только не успел поработать: и токарем, и осветителем в театре, и оформителем витрин… Вот у кого талант рассказчика! Артист! А вообще-то хорошо, что есть на флоте такие бесшабашные, неунывающие люди. И штормы им нипочем, и товарищам с ними легче службу нести. Особенно сейчас, когда оставшиеся на ногах должны работать каждый за двоих. Ох, и мотает!..»

Чтобы отвлечься от наваливающейся тошноты, Даньшин окликнул сигнальщика:

— Скляров! Как вы там?

— Живой! Что мне сделается, товарищ лейтенант! — отозвался сигнальщик.

— А Коцуба?

— Порядок. Сухарика пожевать не хотите? — Второй сигнальщик протянул Даньшину сухарь.

— Спасибо. Без чая не употребляю, — отказался Даньшин, хотя ему и хотелось похрумкать сухариками: знал — еда помогает от качки.

А еще помогают воспоминания. Но о прошлом думать не хотелось: сто раз уже передумано. Что-то недавнее, тревожное теснилось в памяти, искало выхода, и лейтенант Даньшин вспомнил, что именно…

Ушел из Севастополя флот. Весь ли — неизвестно, но что самые мощные корабли ушли — это точно.

Раньше от сознания, что за спиной у тебя, в бухтах Севастополя, стоит, служит, воюет весь Черноморский флот, было на душе спокойнее. Нет-нет да и загудят, заухают орудия главных калибров. А теперь… Разве забудешь ту ночь, когда уходили корабли?

Трое молодых командиров стояли тогда возле борта и смотрели на медленно таявшие на фоне густого вечернего неба силуэты крупных боевых кораблей.

Лейтенантам и раньше изредка приходилось наблюдать выход кораблей на позицию для поддержки сражавшихся на суше войск огнем. Теперь же корабли уходили строем, в кильватер один другому, как на больших маневрах. Уходили от Севастополя, в открытое море… Куда?

Костя-воентехник первым нарушил тревожное молчание. «Эскадра уходит!..» — отчаянно воскликнул он.

«Да, они уходят, а мы остаемся! — раздался за спиной лейтенантов негромкий, точно простуженный голос. Мошенский стоял на мостике и вынужден был вмешаться. — Мы остаемся, — твердо повторил он. — И попрошу вас, товарищ воентехник второго ранга, без паники».

Даньшин благодарен командиру плавбатареи за тот «аванс доверия». Стояло-то их трое, а Мошенский замечанием своим невольно отделил Костю-воентехника от Даньшина и Хигера. А ведь Даньшин, не окажись рядом Мошенский, возможно, тоже поддался бы минутному настроению. Он был уверен: командир по деликатности своей не сказал бы о панике и Косте-воентехнику, нашел бы другие слова. Но Костя занимал на плавбатарее особое положение. Он тяготился своим положением. По словам доктора Язвинского, «пребывал в подвешенном состоянии». А найди Костя себе дело и место, подай рапорт с просьбой остаться на плавбатарее — к нему относились бы иначе. И в первую очередь Мошенский.

Костя такого рапорта не подал и дождался-таки желанной радиограммы с берега: «Откомандировать временно прикомандированного…»

Костя от радости готов был расцеловать каждого, проявлявшего к нему сочувствие или понимание, — а такие, безусловно, были.

Эх, русская душа! Кто ее познает… Сами оставались на неизвестные времена вдали от суши, оставались под всеми летавшими на Севастополь вражескими самолетами, а ему, спешившему покинуть батарею, говорили: «Привет земле! Мети клешами бульвары, Костя!»

Не знали, что в Севастополе на бульваре — ни души. Только патрули.

А может, пожелание «Мети клешами бульвары…» было не чем иным, как неосознанной тоской по земле, городу, девичьим улыбкам, перезвону трамваев и гудкам кораблей в порту…

Иные иронически посмеивались: «Рванул, как на курорт. Ну-ну…»

«Счастливо вам, братцы!» — шумел с палубы «Дооба» Костя-воентехник.

Позже командир «Дооба» Иващенко спросит командира «Квадрата»: «Чем это вы, братцы, так Косте-воентехнику насолили? Едва отчалили, он слезу рукавом смахнул и сказал: «Все. Отмучился».

«Шутит он, — засмеется Язвинский. — Ему у нас неплохо жилось».

Мошенский промолчит, только в серых глазах веселость промелькнет. За последнее время никто не помнит, чтобы он улыбался.