Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

Голос Середы звучал ровно, раздумчиво. Известно, у каждого за кратким словом биографии стоят какие-то люди, события, дела. Рассказывая о себе, Нестор Степанович возвышался духом. Жизнь действительно интересная штука, и, если хорошенько перетряхнуть дремлющую память, много интересного можно вспомнить…

Воспоминания о своем прошлом, о непростом трудовом пути всегда придают человеку особую значимость.

— В тридцать четвертом выдвинули меня на политработу. Стал политруком батареи. С тех пор комиссарю. Перед самой войной курсы политсостава окончил. На пятьдесят четвертой зенитной батарее служил. Это вы знаете…

— Знаю, — отозвался Мошенский.

— А ваше личное дело я просматривал, читал в штабе, когда с командирами нашей батареи знакомился… Так что откуда вы, кем были и все прочее — знаю.

Мошенский удивился. Надо же… Старший политрук, прежде чем прийти на завод, где шло строительство «Квадрата», изучил биографию своего будущего сослуживца и командира. И других командиров: Даньшина, Хигера, Лопатко, военфельдшера Язвинского… Вроде бы ничего особенного в этом не было, но на душе от слов Середы остался какой-то неприятный осадок…

Рано утром, курсом из главной базы, заметили два корабля. В головном сразу же узнали минный заградитель «Дооб». Второй был крупнее — транспорт.

Корабли подошли к плавбатарее. «Дооб» ошвартовался возле борта, а транспорт стал, застопорив машины, в полутора кабельтовых.

Старший лейтенант Иващенко, командир «Дооба», бодро взбежал по трапу на палубу плавбатареи. Поздоровался с Мошенским и Середой. Те уже знали причину прихода «Дооба» и транспорта. В пятом часу утра Мошенскому вручили расшифрованную радиограмму, в которой предписывалось срочно демонтировать оба 130-миллимитровых орудия и с расчетами направить их в распоряжение командования береговой обороны. Вместе со своими комендорами отзывался и лейтенант Михаил Лопатко.

На прибывшем транспорте имелся подъемный кран, с помощью которого должна быть произведена перегрузка орудий с плавбатареи на транспорт. Лейтенант Лопатко и его люди вовсю работали здоровенными спецключами, откручивая гайки, которыми крепились орудийные тумбы к опорным платформам палубы. Распоряжался чернявый с четкими усиками воентехник 2-го ранга Костя. Фамилии его никто не знал. Временно оставленный на плавбатарее для присмотра за немногочисленной механической частью орудий, воентехник, как и все на «Квадрате», с августа не сходил на берег. Командировка его явно затянулась, и сегодня воентехник Костя всерьез надеялся, что со снятием стотридцаток командировка его наконец-то кончится. (Костя считал, что на «Квадрате» его «использовали не по назначению».)

Механическая часть орудий была отлажена, испытана в боевых условиях, и воентехник какое-то время пребывал без дела. Он «травил» анекдоты — беседовал со свободными от боевого дежурства представителями «тыловых служб мичманом Бегасинским и Пузько. Костя им не понравился, и ему пришлось переключиться на военфельдшера Бориса Язвинского. Тому не стоило большого труда раскусить, что воентехника интересует прежде всего спиртик. Взаимопонимания и здесь не произошло. И Костя откровенно заскучал.

Мошенский, чтобы Костя «развивался как личность», приписал его на время воздушных налетов «в трудных случаях» подносить «чемоданы» — боезапас к 37-миллиметровым орудиям, а заодно в бою следить за их механической исправностью.

Костя возмутился: «Я, в конце концов, воентехник второго ранга, а не рядовой матрос!» Мошенскому в логике не откажешь: «Немецкой бомбе все равно, кто я, кто вы. Главное для нас — отразить любыми средствами налет, сорвать планы гитлеровских летчиков. Комиссар вот, например, не «чемоданчики» — снаряды к 76-миллиметровым орудиям подносил. Так ведь, Нестор Степанович? Как видите, ничего в этом зазорного нет».

Комиссар Середа, что, вообще-то, нечасто с ним бывало, пошутил: «Насбиваем самолетов — глядишь, и в списке награжденных себя обнаружите. Медаль как с куста!» Костя в сердцах только махнул рукой.

Внешне он смирился, но в неделю по нескольку раз подходил к радисту Сергееву, уважительно называл по имени-отчеству, интересовался, нет ли какой доброй вести для него. Сергеев тоже очень вежливо отвечал, что воентехнику добрых вестей пока нет. Приходилось терпеть, ждать и надеяться. Иногда Костя впадал в лирическое настроение. Случалось подобное в вечерние часы, в ясную штилевую погоду. В кругу лейтенантов он мечтал: «Эх, хлопцы, если бы не война… Какая распрекрасная жизнь была! Выйдешь, бывало, на Примбуль проветриться… Цветы, музыка, девушки. Зайдешь на танцы, высмотришь ту, что покрасивее, подойдешь: «Разрешите пригласить вас на вальс?»