Владислав Шурыгин: Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

Прошло несколько лет после войны, и однажды, днем будничным и неприметным, в Северную бухту Севастополя буксиры ввели странное сооружение — подобие большой железной коробки.

Караван следовал мимо стоявших под парами серых громад крейсеров и невольно приковывал к себе внимание. С бортов кораблей, замедлив дела, смотрели моряки. Братва в белых брезентовых робах, круглолицая, дотошная.

— Что за штуковина, ребята? Вроде бы как корабль, а ни кормы, ни носа…

— Гляди-ка — зенитки! Одна, две… четыре! Семидесятишестимиллиметровки! И прожектор в углу, разбитый… Странная посудина…

— Сам ты «посудина»! Смотри!

Борта скользившей мимо железной коробки несли на себе черные подпалины — следы былого огня и дыма, доверяясь поводырям-буксирам, слепо глядели на свет выбитыми глазницами иллюминаторов…

Разговоры сами собой смолкли. И не воевавшим стало очевидно, что железная коробка честно прожила свой флотский век. Бывалые офицеры и старшины ее тут же узнали:

— Это плавбатарея! Знаменитая «Не тронь меня!».

— Легенда, а не корабль… Рассказать — не поверишь…

И тут же, сначала на одном, затем на другом, и так на всех кораблях, были отданы команды внимания и памяти. Над бухтой протяжно зазвучали гудки, матросы замерли по команде «смирно», офицеры взяли под козырек, приветствуя проходившую мимо плавбатарею…

Годы отодвигают от нас прошлое. Память соединяет нас с ним.

Плавбатарея… Что знаем мы о ней? Чем заслужила она столь долгую и прочную память?

…В этой книге нет вымышленных имен и ситуаций. Автор лишь неспешно и добросовестно прошел по следам минувшего.

«В течение ночи 6 июля продолжались упорные бои на островском, полоцком, борисовском и новоград-волынском направлениях и бессарабском участке фронта.

На остальных направлениях и участках фронта происходили бои местного значения, ночные поиски разведчиков».

…и казалась она мирной, вечной, панорама летнего Севастополя: полуденное выцветшее небо, жаркое высокое солнце; полуподкова Константиновского равелина, отгородившая от зеленого моря лазурную Северную бухту; раскинувшийся на холмах — всегда, сколько он есть — белокаменный город. Люди на улицах, багряные цветы на Приморском бульваре.

Жизнь не спешила менять декорации. Словно и не было войны. А между тем она уже шла.

Две недели под черными рупорами собирались молчаливые люди, и железный голос диктора вещал о сданных населенных пунктах, об упорных кровопролитных боях на всех участках фронта. Все чаще с наступлением темноты фашистские самолеты зловеще гудели над городом.

Весть о каждой упавшей в Севастополе бомбе передавалась как нечто чрезвычайное и в то же время как бы не имеющее никакого отношения к жизни города и его людей.

Сочетание привычного, мирного, с новым, тревожным, еще не укладывалось, не уживалось в сознании. Лишь одно виделось и воспринималось контрастно — флот. Он работал. Уходили в дозор и возвращались корабли. Многочисленные посты наблюдения и связи немедленно докладывали о появлявшихся самолетах противника, о координатах падения бомб и мин. Чуть свет водную гладь распахивали тральщики, пытаясь найти и подорвать сброшенные с неба магнитные, еще не известные нашим минерам «сюрпризы».

Ранним июньским утром к старому затону, где ржавели корпуса списанных на переплавку кораблей, спешил Бутаков — рослый моряк с нашивками капитана 2-го ранга.

Он выглядел бы куда моложе своих сорока семи лет, если бы не густая черная борода, прибавлявшая к истинному возрасту добрых пять лет…

Моряк хорошо ориентировался в печальном многообразии отживших свой век кораблей. По тонким обводам корпуса узнавал некогда бойкий миноносец… По толщине изгрызенного автогеном борта определял останки давно разобранного на металл дредноута… В щербатом, точно изъеденном оспой, тупоносом титане признавал пароход, поднятый ЭПРОНом с морского дна…

Моряк остановился возле притопленной громады — сооружения без кормы и без носа, некоего подобия громадного железного ящика. Задрав голову так, что обнажилась незагорелая кадыкастая шея, сощурясь, осматривал борта странного сооружения высотою с шестиэтажный дом…

Бутаков знал размеры интересующего его объекта: пятнадцать метров в высоту, пятьдесят в длину, тридцать в ширину. Впрочем, что считать длиной, а что шириной — если так называемые були были как раз у меньших сторон квадрата… И если все это было тридцатиметровой «вырезкой» из огромной части — длины будущего корабля, то какой должна быть ширина его палубы? Сорок семь метров?!