Равиль Бикбаев - 56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

– Выбрось эту херню из башки, – выслушав меня, категорично посоветовал он и, зевнув, спросил: – Ты не знаешь, чего сегодня на ужин дадут?

Ладно, не хочешь говорить, так я других спрошу:

– Муха, слышь, – вечером, после ужина, перед входом в палатку задерживаю я дружка, – а вот ты, когда своих первых завалил, чего испытывал?

– Ничего, – пожимает узкими плечиками Муха и встревоженно интересуется: – У тебя чего живот, что ли, болит?

– А тебя совесть не тревожит? Ничего не снится по ночам? – отводя взгляд и понизив голос, спрашиваю я.

– Точно, мне сегодня такая баба приснилась… – мечтательно протянул и заулыбался Муха. – Просыпаюсь, а совесть, как дубовый кол, стоит.

Все ясно. Никто на эту тему говорить не хочет. Все под внешней бравадой скрывают свои душевные переживания и страдания. Только я чурбан бесчувственный. Нет, ну почему? Я же помню, когда книжки читал, то чуть ли не до слез героям в их душевных муках сопереживал.

– Филон, – уже перед отбоем, после тренировки, резко и неожиданно спрашиваю я, – ты, когда человека убил, что чувствовал?

– Никого я не убивал, – прекратив отряхивать приставшую к одежде пыль, изумленно смотрит на меня Филон, – кости, бывало, ломал, а больше ничего.

– Да я сам видел, как ты «духа» завалил, – возмущенно повышаю голос я. – Помнишь? На последней операции.

– Так он же в меня стрелял, – пораженно заморгал глазками Филон и, недоумевая, спросил: – Ты чего обкурился, что ли?

– А что «дух», по-твоему, не человек? – все настаиваю и настаиваю я.

– Человек, наверно, – ладонями продолжив отряхивать х/б от приставшей глины, безразлично отвечает Филон.

Мы на площадке за палатками отрабатывали приемы уличной драки, вот он и перепачкался.

– Нет, я не пойму, – бросив очищать форму, уже не шутя разозлился Филон, – ты чего дое…ываешься? Что, было бы лучше, если бы меня убили?

– Нет, – устыдился я и поспешно добавил: – Конечно, нет!

– Тогда чего тебе надо? – нахмурился Филон и, выслушав мои сбивчивые объяснения, коротко резюмировал: – Да пошел тынах…!

Еще пару попыток я предпринял, ужом старался в чужие души вползти и… о доме, о водке, о женщинах и девушках мои товарищи разговаривали охотно, о боевых операциях (дело-то обычное) вспоминали довольно равнодушно, а вот о чужой смерти… недоуменные взгляды, явное непонимание и заметное раздражение: «Чего это он хочет?» – и в конце такого разговора только одно короткое пожелание: «Да пошел ты нах…!».

А потом в последних числах ноября пришел «афганец». «Афганец» – это чрезвычайно сильный ветер, способный переносить миллионы тонн пыли на расстояние до нескольких тысяч километров. «Афганец» – это красно-бордовая буря, до предела насыщенная микроскопическими частицами красно-коричневой глины. «Афганец» – это воздух, пропитанный пылью до высоты нескольких километров. Пыль забивает палатки, пропитывает одежду, застилает глаза, затрудняет дыхание, скрипит на зубах. Дышать можно только через самодельную, изготовленную из бинтов марлевую повязку, и то с трудом, и уже через минуту марля от пыли становится черно-красной, как запекшаяся кровь. «Афганец» – это красно-бордовый сумрак, и уже в двух шагах от себя ты ничего не видишь. Учащенно бьется сердце, нечем дышать, глухая тоска, как песком, заметает душу и остается только одна мысль: «Скорей бы все закончилось». «Афганец» – это усиленные сдвоенные посты в охранении, усиленные посты у складов с боеприпасами и вооружением, усиленные посты в автопарке и штабе бригады, у каждой палатки сдвоенный вооруженный автоматами наряд. Смена каждые полчаса, больше не выстоять, и горе тому, кого настиг «афганец» в пустыне или полупустыне. Горе всем, на кого идет эта буря. Буря афганской войны.

Палатки занесло песком, почти вся рота в караулах и на усилении, в расположении осталось только десять солдат и один дежурный офицер, командир четвертого минометного взвода.

Сменившись с поста дневального, я зашел в подсобное помещение, каптерку. Плотно закрыл за собой дощатую самодельную дверь, снял бурую марлевую повязку, экономя воду, чуток умылся, выпил воды. Вроде как и полегчало, отдышался. Достаю прихваченную с собой двенадцатилистовую ученическую тетрадку, шариковую ручку и при тусклом электрическом свете [29]начинаю писать. Пытался что-то вроде дневника вести. Может, и пригодится когда. Только плохо все получалось, слова невыразительные, изложенные мысли банально-ходульные. Ну и ладно, все равно никому его не покажу, а себе и так сойдет. Увлекся.