Равиль Бикбаев - 56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

Спасибо, летуны! Спасибо вам, братцы! От всей роты спасибо! За то, что спасли вы нас, за то, что увидели мы своих матерей. Не полегла в том бою наша рота, дальше по горам пошла.

А броня на «вертушках» слабая была, насквозь эту броню пуля из ДШК [6]пробивала. Сбитые, заживо горели экипажи в своих машинах, погребальными кострами догорали на земле. Не мед и у летчиков служба была.

Подавили вертолеты огневые точки. С камнями, с железом и огнем смешаны позиции «духов». Оставшиеся в живых моджахеды перебежками уходили от разрушенных укрытий. Через прорезь прицела хорошо видно, как, пригибаясь под нашими пулями, вразброд бегут вооруженные, одетые в разномастные халаты люди. И падают, падают под нашим беспощадно точным снайперским огнем.

– Подрань-ка одного, нам язык нужен! – перекрывая грохот стрельбы, кричит мне лежащий рядом командир взвода, лейтенант Петровский. Скривилось в ожесточенном азарте его загоревшее скуластое лицо, потрескались от жажды губы, и опять, срывая пересохшие голосовые связки, он кричит мне:

– Языка давай!

Я прицелился. Из штатного и такого родного РПКС-74 я стрелял лучше, чем из снайперской винтовки. Выстрелил одиночным. Потом короткой очередью. Цель поражена. Моджахед на бегу упал, пуля перебила ему ногу. К нему на помощь бросилось два «духа», отсек их очередями. Боец из моего взвода, рослый, наголо стриженный, загорелый Филон с автоматом наперевес, матерым волчарой кинулся брать языка, я его прикрывал огнем. Филон взял, ловко скрутил и на горбу, задыхаясь и матерясь, притащил пленного. Бой закончен. Остатки разгромленной духовской засады бежали, кто не успел бежать, бесформенными грязными мешками лежат там… в горах, там, где они хотели убить нас. А мы, кто живы, кто не ранен, сгрудились вокруг афганца. У нас не лица, а искаженные злобой и напряжением минувшего боя маски. Пленный, тяжело дыша, постанывал. Немолодой уже мужик. Кровью, грязным потным телом от него так воняло, хоть нос зажимай. Нет у нас к нему жалости, милосердия нет, а вот наши убитые и раненые товарищи есть.

– Заткни пасть! – кричит «духу» мой друг, смуглый плотный узбек Леха, и жестким коротким ударом бьет прямо в бородатое искаженное болью и страхом лицо.

– Прекратить! – отталкивает Леху взводный, приказывает: – Перевязать, и в штаб, на допрос.

Быстро пережали языку самодельным, скрученным из засаленной зеленой чалмы, жгутом рану (свой бинт из индивидуального пакета никто не дал: чего там, и так перебьется!) и поволокли на допрос к командиру батальона, я помогал Филону его нести. Тяжелый бабай [7]попался, все постанывал да еще вертелся в руках.

– Кто его взял? – рассматривая языка, поинтересовался немолодой сухощавый майор, комбат.

Филон небрежно кивнул в мою сторону.

– Вернемся, к медали представлю, – пообещал мне комбат, усмехнулся: – На дембель героем поедешь.

Эх, майор! Ни хрена ты не понимаешь! Да на кой мне эта медаль нужна? Просто живым домой вернуться – и то счастье. А комбат уже отвернулся и через переводчика приступил к допросу. Командиру первого парашютно-десантного батальона, майору Носторюлину уже за сорок. Для нас, восемнадцати-двадцатилетних пацанов, он уже старик. Только «батей» его никто не называл. Желчный был мужик, вредный. Карьера не задалась, в академию поступал, так три раза проваливался. Должность командира батальона и звание майора – это его потолок. Скоро его выпихнут на пенсию по достижению предельного возраста. Уволят, если в Афгане гробовой доской не накроется. Пуле плевать, в кого попадать, а душманские снайпера первым делом офицеров выстреливают. Пуля, она не дура, совсем не дура, особенно когда ее снайпер выпускает.

На допросе раненый моджахед молчал. Что с ним сделали? А вы как думаете? Правильно решили! Наш комбат решил так же.

– В расход! – коротко приказал мне комбат.

Замер, глядя на пленного, переводчик, неопределенно хмыкнул, глядя на меня, начальник штаба батальона, плотный и невысокий кореец капитан Эн, быстро повернулся ко мне спиной и стал копаться в полевой рации связист, отвел от пленного взгляд угрюмый Филон.

Я покачал головой: нет. Совесть и руки я на той войне не марал. Кровавого дерьма там и без того хватало.

– Так-с! Видно, я поторопился, обещая тебе награду, – с угрозой процеживая каждое слово, бросил комбат, в недовольной гримасе скривилось его небритое в потных разводах морщинистое лицо. – По тебе не медаль, а дисбат плачет, ничего, вот вернемся, я с тобой быстро разберусь.