Лайош Мештерхази - Свидетельство

Бесконечные вереницы тарахтящих, чем попало нагруженных обозных повозок и ломовых телег предпочитали пробираться через город боковыми улочками; выныривали они только у мостов через Дунай, чтобы там, сбившись в кучу, часами ждать своей очереди на переправу. Телеги были гружены всякой всячиной: одни — сеном, другие — ящиками с боеприпасами, третьи — в беспорядке наваленной мебелью, неуклюже огромными кусками железных конструкций, электромоторами, деталями разобранных станков. Да и сами ездовые — восседавшие на козлах старички — тоже, казалось, были собраны, как их поклажа, наспех, кто под руку попал: ополченцы, солдаты тыловых служб, легкораненые фронтовики в замызганных мундирах старинного, давно забытого покроя со стоячими воротниками, а то и просто в гражданской одежде, из армейского на них — только трехцветная повязка на рукаве да пилотка. А кто даже и вовсе без пилоток. На некоторых повозках маячили нилашисты [1] Нилашисты — члены венгерской фашистской партии «Скрещенные стрелы». — все в черном, только рубашки зеленые, на поясе — ручные гранаты с ярко-красными запорными кольцами и неизменный автомат через плечо.

Порой, примостившись рядом с ездовым, на повозке ехали где венгерский, где немецкий солдат, — «сопровождали груз», не желая тащиться через весь город пешком… В таком гаме порой и собственного голоса не слышно, не то что отдаленной артиллерийской канонады. Но зато ночью, в глухой предрассветной тишине, старые, чуткие окна мелко задребезжали, вторя неясному бормотанию тяжелых орудий.

Часам к трем утра орудийная пальба стала громче и чаще, а к четырем она громыхала уже беспрестанно, так что ото сна воспрянули десятки тысяч жителей города, безмятежно дремавших в своих теплых постелях за темными стеклами окон, за черными картонными листами светомаскировки, в огромных городских джунглях под гордыми сводами особняков и под тысячами скромных крыш. Вспрянули, пробудились и либо совсем позабыли о сне, либо прислушались к гулу всего на одно мгновение и, вплетя его в киноленту своих снов, задремали опять.

В Буде [2] Буда — часть Будапешта на правом гористом берегу Дуная. , в большом «доходном» доме по улице Аттилы, гул канонады разбудил г-жу Шоош, вдову окружного судьи доктора Антала Шооша. В первый миг она не на шутку перепугалась, решив, что проспала сирену воздушной тревоги и не ударила в подвешенный перед ее дверьми железный рельс. Г-жа Шоош была сигнальщицей ПВО в доме.

Вскочив с постели, она сунула ноги в тапочки и стремглав помчалась через обе комнаты к наружной двери, все время прижимая руку к сердцу — чтобы оно не выскочило от страха, а также чтобы придержать чуточку великоватые, озорно подпрыгивавшие на бегу груди. Только в передней г-жа Шоош остановилась, удивленная: в доме царила мертвая тишина… «Не может быть, чтобы проспал весь дом и никто ничего не слышал! Да и гул Другой какой-то, не похожий на бомбежку».

И вдруг оторопела: это же не бомбежка. Это гремят пушки!

Накануне вечером кто-то по секрету шепнул ей, что русские уже совсем близко. Но чтобы грохот их орудий уже будил людей в городе?.. Судейская вдова вернулась в спальню.

Вчера ей довелось говорить с человеком, своими глазами видевшим, как взрывали дунайский мост Маргит… а теперь вот и это…

Госпожа Шоош знала, что больше ей все равно уже не уснуть. Поэтому она уселась в постели и достала из-под подушки не доконченное вечером вязанье. Г-жа Шоош вязала теплые набрюшники для солдат. Два года назад, когда венгерская Вторая армия еще вела бои на Украине, какое-то благотворительное женское общество попросило г-жу Шоош принять участие в вязке «согревающих поясов». С тех пор Вторая армия уже давно была разбита, а у оставшихся в живых венгерских солдат, право же, были совсем другие заботы, поважнее согревания живота. Да и само женское благотворительное общество давно уже больше не давало ни заказов, ни пряжи на пояса, но г-жа Шоош сама находила пряжу и с удивительным постоянством продолжала вязать и вязать.

Госпожа Шоош, пятнадцать лет назад потерявшая мужа, члена окружного суда доктора Антала Шооша, но, несмотря на свои тридцать девять лет и склонность к полноте, все еще остававшаяся привлекательной, — разумеется, для любителей толстушек, — с искренней любовью вязала теплые набрюшники для бедных солдатиков.

Не спуская глаз с гладких алюминиевых спиц, проворно мелькавших в ее ловких пальцах, она едва заметно шевелила губами, считая петли. Время от времени почтенная вдовушка клала вязанье на колени, похлопывала по нему ладонью, расправляла и прикладывала к своему округлому животику. «Ах, как хорошо, как тепло будет с тобой моему бедненькому солдатику!» — думала она, вздыхала и принималась вязать дальше.