Юрий Авдеенко - Линия фронта

— Здесь уже, братцы… Здесь недалеко до наших. День ходьбы, — говорил Чугунков. — В ночь дома будете.

Немцы ответили беспорядочной стрельбой. Они не видели разведчиков. Но, кажется, спустили с поводков собак и теперь стреляли повыше, чтобы не задеть животных.

— Вместе, может, Виталий… Может, отобьемся… — бормотал Иноземцев.

— Видел машины на дороге? Пока мы будем отбиваться, они оцепят гору. Вот карта. Доложишь майору Журавлеву. И Степку береги. Рано ему еще загибаться. Пусть в Туапсе едет. В школу ходит. Не возьмут город немцы. Это я, Чугунков, говорю…

Пригибаясь низко, ниже кустов, Иноземцев и Степка побежали по северному склону. И сколько раз ни оглядывались они, но не видели Чугункова, скрытого нависшей над ними горой, только слышали голос его автомата. Долго слышали, уже отмерив километров пять по лощине.

Больше о судьбе Чугункова неизвестно ничего. На Пасеку родителям пришло извещение — горькое, но, может, не самое страшное, оставляющее крохотную, как зерно, надежду о том, что их сын, Чугунков Виталий Ефимович, рядовой Красной Армии, в боях за Советскую Родину пропал без вести северо-восточнее Туапсе.

Держать на коленях круглый котелок, закопченный до такой густоты, что он уже не пачкал одежду, оказалось горячо. Но поставить его можно было только на пол, потому что в школе, где располагалась разведрота, не осталось ни одного стола, ни одной парты. Немцы, еще недавно хозяйничавшие в селе, пустили школьную мебель на растопку.

Пар маленьким облаком белел над котелком, источавшим запах крутого, наваристого борща. Дрожала коптилка. Она стояла на футляре из-под баяна. А баян, лежавший рядом с хозяином, поблескивал перламутром пуговиц таинственно и красиво.

Стекол в оконных рамах, конечно, не было. Да и сами рамы сохранились не везде. Поэтому на окнах висели плащ-палатки. И ветер раскачивал их, словно белье на веревках.

Степка сидел возле стены. Подражая разведчикам, держал котелок на коленях. Получалось это у него не очень ловко, ведь еще никогда ему не приходилось есть из котелка.

Каждый раз, когда отворялась дверь, Степка поворачивал голову, ожидая увидать Иноземцева, но Иван, вызванный в штаб полка, не возвращался долго. Собственно, Степка и не знал точно, когда его боевой товарищ потребовался командиру. Они разыскали полк майора Журавлева только сегодня на рассвете. И даже не позавтракав, улеглись спать на каких-то брезентовых чехлах, накрывшись Ивановой шинелью.

Проснувшись, Степка обнаружил, что лежит под зеленым суконным одеялом, а Иноземцева рядом нет. Разведчики — ребята все молодые, но, по лицам видно, крепко уставшие, — делили обед. Запах борща напомнил мальчишке о доме. Он помрачнел. И совсем тоскливо сделалось на душе…

Котелок успел опустеть и остыть, прежде чем возвратился Иван Иноземцев. Под мышкой у него торчала новенькая стеганка защитного цвета, в которую что-то было завернуто.

— Сыт, Степка? Хорошо! — сказал Иван. — Я тоже на пищеблоке подкрепился. — Иноземцев победоносно развернул стеганку: — Кое-что подходящего из промтоварчиков тебе раздобыл.

В стеганке лежали небольшого размера сапоги, белые фланелевые портяночки, свежее белье — рубашка, кальсоны и гимнастерка.

— С шароварами осечка получилась. Задок у тебя тощий. А они, понимаешь, прямо на богатырей пошиты.

Практическая смекалка Иноземцева была выше всяких похвал. И без того ветхая одежда Степана Мартынюка за неделю скитаний по горам пришла в полную негодность. Пальто прохудилось в локтях, а полы его оказались по вкусу колючим кавказским кустарникам. О ботинках нельзя было даже сказать, что они просят каши…

— Сейчас сбегаем, помоешься в баньке, — почему-то шепотом сказал Иван. — Там и наденешь все чистое.

В горах похолодало. Земля была хрупкой, как сухой хворост. И первые звезды в засиневшем вечернем небе были похожи на яркие искрящиеся льдинки. Ветер, несильный, но упругий и колючий, дул с северо-востока вдоль немощеной сельской улицы, уходящей вниз под гору. Небольшие домики, замершие на высоких фундаментах, казались бы заброшенными, как и редкие, утерявшие листву сады вокруг них, если бы над крышами не поднимались клубы беловатого дыма, который ветер легко подхватывал и раздувал широко, словно паруса.

Спустившись по улице, они прошли оврагом. На дне сахаристо белела смерзшаяся вода. Потом полезли в гору довольно-таки крутой тропинкой и вскоре оказались перед приземистым каменным домом. Окна в доме были заколочены досками, но сквозь них пробивался пар, пахнущий мочалкой и мылом. Черная промоина ползла от угла дома к оврагу и, удаляясь, заострялась, как нож.