Андреа Камиллери - Пансион Евы

Потом они принялись за жареную колбасу, и тут Ненэ некстати пришла в голову дурацкая мысль спросить, как прошел визит к раненым немцам. Столовая в миг погрузилась в неловкое молчание, и Ненэ понял, что допустил промах.

— Не стоит об этом говорить, по крайней мере, не здесь и не сейчас, — сказала мадам Флора, которая пока не собиралась идти в свою комнату. — Если только Эмануэла захочет рассказать что-нибудь, пожалуй, тебе этого будет достаточно и ты не захочешь иных подробностей.

Она говорила по-итальянски, что случалось крайне редко. Эмануэла с видимой неохотой начала свой рассказ. Ее немецкий акцент зазвучал более явственно.

— Там стояло восемь коек, по четыре вдоль стены, правда, одна из них была пустая. Я пошла к той, что была крайней слева. Пока я шла… а там было так темно…

— Ничего не было видно, — перебила мадам, — каюта располагалась где-то в трюме, поэтому иллюминаторов не было. Из освещения горели только низковольтные лампочки над каждой кроватью, и все. Продолжай.

— Стоило туда войти, как сжималось сердце, — добавила Грация тихо.

— Я подошла, — продолжала Эмануэла, — и увидела, что раненый опирается на подушки, и тело его высоко приподнято. Голова была вся забинтована, даже глаза, оставлено только отверстие для рта. Я села на стул у изголовья и тут поняла, что раненый вовсе не сидит, его так прислонили к подушкам, потому что…

Эмануэла запнулась, потом залпом выпила полстакана вина и продолжила:

— …у него не было ног. И левой руки у него тоже не было. Над кроватью висела картонка с именем и званием: сержант Ханс Гриммель. Я была вся в поту и не знала, что мне делать. Я позвала его вполголоса: «Ханс, Ханс!», — но он меня не слышал. Докторов мы там не видели, была медсестра, и она мне показала жестами, что сержант потерял зрение и слух.

Я сказала медсестре, что могу говорить по-немецки, но она лишь улыбнулась и отошла. Я сидела и думала, что напрасно мы сюда пришли, и тут раненый медленно повернул голову в мою сторону. Наверное, он почувствовал мой запах, не знаю. Потом он с трудом протянул ко мне единственную руку, пытаясь дотронуться. Я схватила ее и крепко сжала. А потом он потянул руку к себе, и я поняла, что он хочет, чтобы я придвинулась ближе. Я стала на колени возле кровати. Тогда он отпустил руку и стал ощупывать мои волосы, лоб, глаза, нос, рот, шею. Потом его рука опустилась еще ниже и застыла. Я догадалась, чего он хочет. Я выпустила блузку из юбки, расстегнула ее, сняла лифчик и прижала его руку к себе. Он долго ласкал меня. А потом сержант вдруг отдернул руку и начал сильно кашлять, и я испугалась, что он задохнется.

Я застегнулась, поднялась с колен и позвала медсестру. Когда она подошла, я попросила ее что-нибудь сделать, чтобы прекратить этот ужасный кашель. Она посмотрела на меня и сказала, что тут ничем не поможешь и что раненый вовсе не кашляет, а плачет. Вот все.

«Черт возьми, и угораздило же меня задать этот дурацкий вопрос», — клял себя Ненэ, видя, что лица девушек мокры от слез. Мадам, взволнованная не меньше других, встала:

— Доброй ночи всем. Прошу вас!

И на этот раз уход мадам, которая не забыла закрыть за собой дверь, сразу разрядил обстановку. Печаль, охватившая всех после рассказа Эмануэлы, начала понемногу улетучиваться. Молодость взяла свое.

— Давайте как в прошлый раз — погасим свет и откроем окно, — предложил Джаколино.

Чиччо растворил ставни. На небе светила полная луна. Круглая, как большой мяч, луна была прямо на уровне окна.

— Луна поэта Леопарди! — воскликнул начитанный Ненэ.

На границе неба и моря проступали очертания кораблей, которые в этом мистическом смешении тьмы, теней и света, казалось, высечены волшебным резцом из черного мрамора ночи. Лунный свет освещал комнату достаточно, чтобы различать лица, и заставлял всех, непонятно почему, говорить вполголоса.

— Хочешь, я кое-что тебе покажу? — шепнула Грация на ухо Ненэ.

— Да, — кивнул Ненэ, не имея ни малейшего понятия о намерениях девушки.

Грация взяла его за руку и тихонько потянула за собой. Остальные так и стояли у окна, продолжая любоваться луной, и шутили. Никто не заметил, как Ненэ с Грацией вышли из комнаты.

На площадке царила кромешная темнота. Ненэ понял, что Грация спускается вниз по лестнице.

— Зажги свет, я ничего не вижу.

— Нет, — ответила Грация, — я не хочу, чтобы остальные пошли за нами. Обопрись на мои плечи.

Ненэ спускался как слепой, но внутри его все ликовало: очевидно, Грация решила провести его по «Пансиону»! Как долго он об этом мечтал! Как хотелось ему узнать, что там внутри! Он даже вспомнил, как ребенком пытался заглянуть за дверь, а один моряк его вытащил за шкирку и обругал.