Андреа Камиллери - Собака из терракоты

Занимающаяся заря предвещала денек не из лучших: с порывистым ветром, который то наносит ледяную морось, то рвет тучи, давая высунуться злющему как собака солнцу. В такие дни люди, страдающие от резких перемен погоды и ощущающие их всеми печенками, мечутся из стороны в сторону, наподобие тех жестяных флажков или петушков, что начинают вертеться на крышах, чуть дунет ветер.

Комиссар Сальво Монтальбано с младенчества принадлежал к этой несчастливой породе. Такое свойство передалось ему от матери – здоровья она была совсем слабого и частенько закрывалась в потемках спальни из-за головной боли, и тогда во всем доме запрещалось шуметь, ходить нужно было на цыпочках. Отец его, наоборот, и в грозу и в вёдро чувствовал себя превосходно, всегда пребывал в одном и том же настроении, что б там на дворе ни творилось.

Вот и на этот раз комиссар оказался верен своей природе: только-только успел он остановить машину, как было велено, на десятом километре шоссе Вигата – Фела, а уж его одолело желание снова завести мотор и возвратиться домой, послав операцию куда подальше. Он, однако, поборол себя, отвел машину поближе к обочине, открыл бардачок и хотел взять пистолет, который обычно при себе не носил. Однако рука его застыла на полпути: он сидел и зачарованно глядел на пистолет.

«Матерь Божья! И правда!» – подумал он.

Накануне вечером, незадолго до звонка Джедже, с которого и началась вся эта катавасия (Джедже Гулотта был распространителем легких наркотиков и хозяином борделя под открытым небом на так называемом «выпасе»), комиссар читал очень его увлекший детектив одного писателя из Барселоны, носившего ту же фамилию, что и он, но в испанской огласовке – Монтальбан. Там его поразила в особенности одна фраза: «Пистолет спал, похожий на холодную ящерицу». Монтальбано брезгливо отдернул руку и закрыл бардачок, предоставив ящерице отсыпаться дальше. Ведь если б вся эта история, которая теперь начиналась, оказалась вдруг ловушкой, засадой, то что толку было от пистолета – его продырявили бы из Калашникова в любой момент и в любом месте, и привет, и вся недолга. Можно было только надеяться, что Джедже, в память о годах, проведенных за одной с ним партой в начальной школе, – дружба их продолжалась и когда они выросли, – не собирался продать его на корм свиньям и не навешал ему лапши на уши, чтоб только заманить в сети. Впрочем, лапша была отменная: дело, если он не наврал, получилось бы большое и громкое.

Он глубоко вдохнул и принялся потихоньку карабкаться в гору – одну ногу подымаешь, другую подтягиваешь – по узкой каменистой тропке среди далеко тянувшихся виноградников. Виноград был столовый, с круглой упругой ягодой и назывался почему-то «виноград Италия». Он единственный приживался на здешних почвах, а что до других, винных, сортов, то возиться с ними здесь значило бросать деньги и силы на ветер.

Двухэтажный домишко, одна комната наверху и одна внизу, стоял прямо на самой макушке холма, полускрытый четырьмя исполинскими оливами, которые здесь называли сарацинскими. Он выглядел так, как Джедже его и описывал. Облупившиеся дверь и окна затворены, на полянке перед домом гигантский куст каперса, а вокруг «бешеные огурцы», те самые, что лопаются и выстреливают в воздух семена, чуть дотронешься концом палки. Был тут и продавленный соломенный стул, валявшийся ножками вверх, и старое цинковое ведро для воды с проеденными ржавчиной дырами. Трава покрывала остальное. Все вкупе рождало впечатление, что место уже много лет пустует, но впечатление это было обманчиво. Монтальбано на таких делах зубы съел, чтобы обмануться. Он был уверен, что кто-нибудь наблюдает за ним из домишки и, следя за каждым движением, судит о его намерениях. Комиссар остановился за несколько шагов от двери, снял пиджак, повесил его на ветку, чтоб изнутри смогли рассмотреть, что оружия при нем нет, позвал, не слишком громко, как приятель, который идет навестить приятеля:

– Эй! Есть кто?

Никакого ответа, ни звука. Из кармана штанов комиссар вытащил зажигалку и пачку сигарет, вставил одну в рот и прикурил, повернувшись так, чтоб огонек не задувало ветром. Теперь сидевшие в доме могли оглядеть его и со спины. Он сделал две затяжки, потом пошел решительно к двери и сильно постучал кулаком, ссадив струпьями краски костяшки.

– Есть кто в доме? – спросил он снова.

Всего он мог ожидать, только не этого ироничного и спокойного голоса, который послышался неожиданно из-за спины: