Александр Проханов - Пепел

– Теперь тебе, моя красавица, – он повернулся к голорукой девице, которая уже облачилась в поношенную, с вылезшим мехом шубку. Ее, за кукольный носик и целлулоидное лицо с голубыми глазищами, Суздальцев нарек Мальвиной. – Твои стихи исполнены лиризма, которому мог бы позавидовать сам Игорь Северянин. Мы дружили; он часто читал мне стихи и сетовал, что нет в мире поэта, которого он мог бы считать своим учеником. Дорогой друг Игорь, такой поэт появился, и если бы ты видел, как выглядит твой ученик, ты бы посвятил ему любовную поэму.

Мальвина благодарно кивнула, на ее изможденном лице проступили розовые пятнышки волнения, и она выпила водку, двигая хрупким птичьим горлышком, окуная клювик в стакан.

– Теперь ты, хранитель огня, певец природы, продолжатель есенинской традиции. – Красноголовик обращался к Пожарному, который сурово двигал под столом яловыми сапогами. От них разило какой-то промышленной смазкой. – Я видел сегодня, как тебя воспринимает простой народ. Все эти московские новомодные поэты, они так далеки от народа, от русской души. Задыхаются в своих литературных салонах. Ты же – настоящий крестьянский поэт, и тебе, когда ты издашь свою книгу, обеспечен успех в думающей и любящей России.

Пожарный взял стакан, оттянул локоть и, сделав лицо идущего на смерть человека, без передыха опустошил стакан, и некоторое время сидел с открытым ртом, из которого, казалось, излетает голубоватое зарево.

Суздальцев наблюдал распитие водки, которое было священнодействием, сложившимся ритуалом, сопровождало странствие этих бродячих артистов и поэтов. Своей нестройной толпой они движутся по зимним дорогам, посещают забытые богом селенья, несут в народ красоту, сострадание. Суздальцеву было важно среди них оказаться. Он был похож на них. Жил в предвкушении творчества, веря в свою звезду, в свою будущую известность, перенося ради этого будущего все неудобства и неурядицы добровольного заточения.

– А ты, мой косолапый друг, – Красноголовик протянул стакан детскому пииту, и тот ощерил рот с толстыми желтыми клыками. Казалось, он готов проглотить стакан вместе с напитком, с сочным хрустом пережевывая стекло. – Хоть ты и похож на разбойника, но душа у тебя – дитя малое. Никто так не чувствует жизнь лесных букашек и небесных пташек, полевых мотыльков и подземных хорьков. Ты так и остался ребенком, и до твоих добрых наивных стихов далеко Чуковскому, Маршаку, Михалкову. Они подделываются под ребенка, а ты искреннее и наивное дитя.

Разбойник с сиплым вдохом опрокинул в себя стакан, закрыл глаза и ждал, когда ком огня упадет в него до самого дна.

– А теперь и ты, – обратился Красноголовик к своему партнеру по драматической сценке, игравшему злого фашиста. – Ты не верь и не слушай завистников и бездарей, которые говорят тебе, что с твоей внешностью играть лишь в массовках в фильмах о войне. У тебя прекрасная душа, возвышенная мысль, удивительный лирический дар. Уверен, ты достигнешь цели и будешь со столичной сцены покорять самого изысканного зрителя. Играть Гамлета, Чацкого или маркиза Позу. Ты прости, если я тебя невзначай задел табуреткой. Искусство требует жертв.

Фашист зло усмехнулся, болезненно скривил и без того кривое лицо и выпил водку, пролив себе за ворот.

Красноголовик не обошел и Суздальцева, протягивая ему полстакана и называя его «юношей пустынных дубрав». Последним выпил сам Красноголовик, с особенной жадностью истосковавшегося алкоголика, совершавшего все это время над собой пытку воздержания.

Сидели, дружно жевали, поглощая колбасу, хлеб, плавленые сырки. Суздальцев был благодарен им за то, что приняли его в свое творческое братство, окружили своими вдохновенными переживаниями, открыли доступ туда, где творится искусство. Он надеялся, что во время разговора возникнет минутка, когда он поведает своим новым друзьям о себе. О своем тайном замысле. О ненаписанном романе, где русский странник, покинув родной чертог, отправился на поиски чудесной восточной страны, сказочного града. Роман, написанный ярким фантастическим языком, будет изобиловать описанием восточных пейзажей, дворцов, отважных наездников и упоительных танцовщиц. Он ждал, что его выслушают, одобрят его замысел. Ибо и они, как и его герой, суть вечные странники, пустившиеся в путь за своей недостижимой мечтой.

– Но все-таки, старичок, – обратился Фашист к Разбойнику, направив на него злобные веселые глазки, – все у тебя, сколько ни слышу, какие-то мышки-норушки, лягушки-квакушки… Какая-то мелкота. Взял бы, например, и написал стих про слона. Как он мальчика Петю хоботом захватил и закинул на хер на другую планету. Оригинально, смело!