Миклош Сабо - Команда Альфа

— Что не может продолжаться, отец?

— Твой образ жизни! — И он стал перечислять все мои прегрешения.

Он не сказал мне ничего нового. Я это знал и сам. И сам, как вы могли заметить, решил порвать с Поулом и его компанией, а также с Дэби и ее семьей. Но то, что именно отец заговорил об этом, да еще в виде ультиматума: «Сын мой, либо ты возьмешься за ум, либо тебе придется покинуть нас!» — взорвало меня.

— Отец! — начал я приглушенно, хотя в это время изо всей силы впился ногтями в большой палец руки. — Ты же ушел из дому. Оставил нас беспомощными, без всякой поддержки. С тех пор семья живет на мой и Банди заработок. Квартира, правда, твоя. Ты имеешь на нее право. И дети твои привязаны к тебе, поверь, я тоже не являюсь исключением. Но я вышел из того возраста, когда за меня должен думать отец. Раньше надо было думать!

Отец вздрогнул, будто его стегнули кнутом, побледнел, затем стал красный как рак.

Мне стало больно, что я обидел отца, но в то же время почувствовал облегчение. Отступать я не собирался, это было не в моем характере.

Очень кстати, надо сказать, вручили мне повестку, уведомляющую, что я должен стать на военный учет. Всех знакомых я расспрашивал, что это значит. Возьмут ли меня в солдаты и на какой срок. Потом решил обратиться за справкой к нотариусу. Это посещение стоило мне немало денег, зато, покинув контору нотариуса, я имел ясное представление обо всем меня интересующем.

Нотариус, пожилой коренастый человек с располагающей сединой в волосах, принял меня весьма учтиво.

— Итак, вы переселенец из Венгрии. Гм… — Он задумчиво поглаживал подбородок. — Вы должны отбыть воинскую повинность, это бесспорно. У нас в Штатах каждый молодой человек, как только ему исполняется шестнадцать лет, берется на учет. А достигнув девятнадцати, считается уже годным к военной службе.

— И до какого возраста? — перебил я взволнованно.

— До двадцати шести лет.

— Нет, вы меня не так поняли. Я хотел бы знать, сколько лет длится сама служба?

— Ах, вот что! Простите! Время действительной службы невелико. Всего двадцать четыре месяца. Вопрос только в том, когда она начнется.

— Как это так?

— Видите ли, — продолжал он терпеливо, — армия имеет право рассчитывать на каждого здорового молодого человека, которому исполнилось девятнадцать лет, до тех пор пока ему не стукнет двадцать шесть. То есть в течение семи лет. Но действительная служба длится всего два года. Независимо от того, на каком году вас призовут из резерва.

— Спасибо! — кивнул я.

Видимо, моя физиономия выражала разочарование, так как нотариус стал меня внимательно изучать.

— Гм, — произнес он задумчиво после небольшой паузы. — Вас, мой юный друг, как я понял, больше устраивало бы сразу поступить на военную службу. Не так ли? Любовь? Семейные неурядицы? Безработица? Нет-нет, ничего не объясняйте! — Он поднял руку, когда заметил, что я собираюсь ответить. — Все это несущественно. Главное, что есть возможность пойти вам навстречу.

— В самом деле?

— Да. Вы попросите призывную комиссию призвать вас внеочередно или же можете явиться туда в качестве добровольца… Но в этом случае вам придется отслужить по меньшей мере три года, в чем вы и дадите подписку.

— А какая разница?

Он пожал плечами.

— Я точно не могу вам сказать. Военные дела я лишь смутно представляю себе. Может быть, разница в том, что армия охотнее базируется на волонтерах, на наемных солдатах. На тех, кто считает своим призванием военное дело. После соответствующей подготовки из них выходят сержанты, офицеры, их же отправляют затем на заграничные базы… Пятьдесят долларов!

— Что?! — На моем лице, наверно, было написано полнейшее недоумение. Я никак не мог сообразить, к чему отнести прилепленную им в конце фразы сумму, и в своей наивности подумал, что это месячное жалованье солдата.

— Пятьдесят долларов! — повторил нотариус, но на этот раз уже держа передо мной раскрытую ладонь. — На этом, молодой человек, будьте здоровы, у меня еще масса дел!

В смущении — я еще не привык к тому, что здесь минуты исчисляются деньгами, — отсчитал я пять десятидолларовых бумажек. Довольно дорогая игрушка, этот нотариус, но зато он дал мне пищу для размышлений на целый день.

Я бродил по улицам, ломая голову над тем, что делать, как лучше поступить.

«Конечно, Фери, — разговаривал я сам с собой, — отец твой неправ. Он пересадил тебя в такой мир, где молодежь не признает слова «нельзя». Ей чуть ли не все на свете дозволено, а если и есть какие-то преграды, она просто-напросто перешагивает их. Тебя же хотят втиснуть в те, прежние рамки».