Илья Маркин - Люди грозных лет

Он резко повернулся и, прислушиваясь, как Гвоздов и Ленька расстреноживают лошадей, пошел домой. Николай Платонович чувствовал, что уснуть все равно не сможет, и решил, не заходя домой, отправиться прямо в правление колхоза, просмотреть бумаги и потом, позавтракав, уйти на поля. Осуществить свои планы ему не удалось. Подходя к дому правления колхоза, увидел он привязанную у столба подседланную лошадь и сидевшего на завалинке в своем неизменном военном плаще и военной фуражке так нелюбимого им уполномоченного райзо Чивилихина.

— Рановато встаешь, председатель, рановато, — оголяя в улыбке кривые, обломанные зубы, встретил его Чивилихин, — еще зорька не разгорелась, а ты уж на ногах.

— Да и ты что-то прикатил спозаранку, — подавая руку, в тон его надтреснутому голосу ответил Бочаров.

— Дела, Платоныч, дела и заботы. Один на девятнадцать колхозов. Вот и мотаюсь днем и ночью.

Чивилихин явно был в веселом настроении и не приставал, как обычно, с множеством надоедливых вопросов. Он угостил Бочарова папиросой, поговорил о погоде, о войне, досадуя на наши неудачи на фронте и обвиняя всех — и высшее командование, и офицеров, и рядовых — в неумении воевать, в трусости и боязни врага. Говори так кто-либо другой, Николай Платонович, может, и смолчал бы, но слушать разглагольствования Чивилихина ему было и противно и обидно. Что мог понимать в военных делах этот хлипкий, всего сорокалетний, а на вид совсем старый мужичишка, который за двадцать лет, сколько его знал Николай Платонович, переменил в районном городе должностей сто, переходя с элеватора МТС, из МТС в райфо, а оттуда в «Союзплодоовощь», затем в чайную заведующим и, наконец, после многих очередных перемен в районный земельный отдел, — что мог знать он о войне, сам непригодный по хлипкости здоровья к военной службе и, по мнению Николая Платоновича, пустой и никчемный человек.

— Не нам с тобой судить про войну, — стараясь быть вежливым, отрезал Николай Платонович, — там самые лучшие люди жизнью своей рискуют, а над нами с тобой и не каплет.

— Не скажи! Война не только на фронте, а и в тылу, — внушительно высказал Чивилихин явно чужие мысли, — фронт без тыла ничто. А мы с тобой — это тыл!

«Уж ты-то тыл! Побудешь вот полгодика в райзо, и опять выгонят», — подумал Николай Платонович, а вслух спросил:

— Ты, видать, по спешному делу?

— По спешному, Платоныч, весьма спешному. Такое дело — ни одной минуты промедления! Отчет, понимаешь, затребовали из области, самый точный и самый подробный. Вот тебе формочка, — порылся он в военной кожаной сумке и подал объемистую ведомость листах на двенадцати, — бросай все, садись, и завтра чтоб за подписью и печатью не позднее двенадцати было у меня на столе.

Николай Платонович долго листал ведомость, читая и перечитывая наименования бесконечных граф, а Чивилихин тем временем продолжал внушительно наставлять его:

— Самое главное обрати внимание вот на эти четыре странички. Тут нужно указать все до килограммчика. Сколько будет собрано пшеницы, ржи, овса, гречи, проса, картофеля, капусты, огурцов, помидоров, свеклы, моркови, сколько заскирдуешь соломы — ржаной, овсяной, просяной, гречневой…

— Подожди, подожди, — перебил его стремительную речь Николай Платонович, — а как же это я укажу точно до килограмма, когда весь урожай в поле и неизвестно что еще будет?

— Ты хозяин, и ты должен знать все.

— Я не хозяин, а председатель. И знать не могу, поскольку сам не знаю, что будет дальше. А вдруг жара нагрянет и затянется на все лето? Или ненастье, как в позапрошлом году, завернет, и все на поле останется, убрать не удастся?

— Мы не можем рассчитывать на «вдруг», у нас все должно быть наверняка и точно, по плану. Это для единоличника «ах» да «вдруг», а в колхозе этого быть не может.

«Или ты родился с придурью, или от разных должностей ополоумел», — подумал Николай Платонович и с усмешкой спросил:

— А что, с появлением колхозов климат переменился, что ли? Или мы небо веретьями от дождя будем завешивать?

Но и эти сказанные мягко иронические слова возмутили Чивилихина. Он привстал было, потом снова сел, намереваясь разразиться бранью, но, зная упрямый характер Бочарова, не захотел ссориться и с укором сказал:

— Зачем ты, Платоныч, так несерьезно к важным делам относишься? Я дело говорю, а ты все шуточки да смешки.

— Ты подожди, подожди, — стараясь воздействовать на сознательность Чивилихина, сказал Николай Платонович, — ну, напишу я эти цифры, ну, подпишу, а придет осень, подсчитаем все, и окажется, что мы и половины не собрали. Ведь это же обман, чистый обман государства. Все, что нужно, я дам счетоводу сделать, а этих цифр — сколько соберем урожая — писать не буду.