Илья Маркин - Люди грозных лет

С вечера упавшая роса до голенищ замочила сапоги и в низинах хлюпала под ногами. Своими дальнозоркими глазами Николай Платонович хорошо видел и ровные, сверху вниз протянутые огуречные грядки, и покатую с двумя ложбинами лужайку за ручьем, и светлый, словно подернутый голубой дымкой, просторный участок капусты. Он шел и думал, что густую высокую траву почти пора косить, а то она перестоится, зачерствеет и потеряет кормовые качества; что хоть и хороша капуста, а если еще недельки две не будет дождей, то придется ее поливать, а для этого опять нужно выделять пару лошадей и трех-четырех женщин; что огурцы уж давно цветут, дали первую завязь; что свекла заросла травой, и если не послать людей на прополку, то ее еще не окрепшие листья потонут в сурепке.

Переходя через ручей, он спугнул, видимо, еще сидевшую на яйцах дикую утку. Она отчаянно зашлепала крыльями по воде и скрылась в кустарнике. Едва смолкло кряканье и мокрые шлепки крыльев, как Николай Платонович отчетливо услышал фырканье лошадей. Осененный внезапной догадкой, он остановился и, не дыша, прислушался. Секундной остановки было достаточно, чтоб безошибочно определить, что рядом, всего в четверти версты от деревни и шагах в ста от него в ложбине самого укосистого луга, паслись кони.

«Ну, не уйдешь теперь, сволочуга!» — мысленно выругался Николай Платонович и, пригибаясь, как охотник за дичью, подкрался к ложбине. Перевалив бугорок, он увидел четырех стреноженных лошадей, смачно жующих сочную траву.

«Копчик, Грозный, Маркиза, Чайка, — одну за другой узнавал он своих колхозных лошадей. — Кто же привел их?» Бочаров беспокойно осматривался по сторонам и, наконец, под кустом полыни увидел двух человек, спавших на траве.

— Гвоздов и Ленька, — подойдя ближе, ахнул от удивления Николай Платонович.

Первой мыслью было хлестнуть чем-нибудь побольнее сначала Гвоздова, потом Леньку, но под руками ничего не было, и он что было сил крикнул:

— Встать, разбойники несчастные!

Первым вскочил Ленька, испуганно протирая глаза и ничего еще не понимая со сна. За ним поднял голову, а затем, опираясь рукой о землю, привстал и Гвоздов.

— Это что же вы делаете, а? — кричал Николай Платонович, надвигаясь на Гвоздова и Леньку. — Что же вы добро-то колхозное губите?

— Не шуми, не шуми, — хрипло заговорил Гвоздов, вставая и поправляя измятую гимнастерку, — раскричался сам не знает из-за чего.

— Я раскричался? — придя в неудержимую ярость от слов Гвоздова, кричал старик. — Да я весь колхоз на вас напущу! Я вас под суд закатаю!

— Ну, полегче! Тоже мне под суд, — зевая, бормотал Гвоздов, — уж больно грозно, кто услышит, подумает, разбой…

— Хуже! Хуже разбоя! Разбойники чужое грабят, а вы свое, кровное. Значит, все это твоя работа: и овес за гумнами, и вика возле сада, и луг у осинника.

— Ну, а если моя, то что? — еще не поняв всей серьезности происходящего, задиристо отвечал Гвоздов.

— А то, что ты хуже последнего единоличника. В карман свой тянешь. За чужой счет отличиться хочешь! А я — то, старый дуралей, и не пойму, что это все лошади кожа да кости, а у него самые что ни на есть справные. Вот на чем твои рекорды держатся! На потравах, на хищении добра колхозного.

— Да подожди ты, дядя Николай, не шуми без толку, — начиная сознавать, что дело принимает дурной оборот, примирительно заговорил Гвоздов, — ты разберись сначала… Я что, разве своих лошадей кормил? Для себя лично? Для колхоза же все, для общего дела.

— Ты мне зубы не заговаривай! Не болят, — стихая, но все еще вздрагивая от гнева, перебил его Николай Платонович, — для колхоза, для дела… Не для общего дела, а для себя лично, чтоб выхвалиться, перед другими покрасоваться. Вот, мол, я первый пахарь на всю область! А людям-то и невдомек, что это первое место твое стоило колхозу центнеров пять овса да сена копен пять.

— Ну, уж там пять, десять. Несколько раз покормил и только, не обеднеет колхоз от этого, — стараясь смягчить старика, отговаривался Гвоздов. — Да если подсчитать, сколько вспахано, то разве это столько стоит?

— Подсчитаем, подсчитаем, — грозил Николай Платонович, — и все из твоих трудодней вычтем, все до зернышка, до травинки. А ты как сюда забрался, паскудник? — набросился он на Леньку. — И из твоих трудодней вычтем! А дома я тебе такое пропишу, что ты и света белого не взвидишь!

— Ты его не тронь, — вступился Гвоздов, — я во всем виноват. Он первый раз со мною.

— А ты не лезь в семейные дела! — крикнул Николай Платонович. — Пока я еще в своем доме голова. И разговор настоящий с вами буду вести не я, а собрание колхозное. А сейчас забирай лошадей, и чтоб духу вашего тут не было.